Непобежденные

Бенкендорф, потомок Бенкендорфа, перерезал пуповину: отсек Россию от русских. Из сел и деревень изгонялось все население. Июнь – месяц голодный, а в деревнях – пусто. Негде партизанам подкормиться. В больших селах и деревнях, в том же Косичино, в Куяве, каменные дома переделывались немцами в огневые крепости.

В населенных пунктах, более далеких от партизанских отрядов, Бенкендорф проводил в жизнь иную схему приручения русских.

Немцы арестовали жену и детей лесника Царькова. Ему за тридцать, жене – двадцать восемь, детям – девять, семь, шесть, четыре, три, два… Детей немцы взяли в заложники, мать послали в лес искать мужа.

Нашла. Как-никак жена лесника.

Наивный, лесной человек!

Не таилась от партизанского начальства. Самому секретарю подпольного райкома Афанасию Суровцеву, в глаза глядя, сказала:

– Отпусти мужа! Не придет – детей расстреляют.

Афанасий Федорович усадил женщину на пенек – партизанский стул, сам сел на другой:

– Страшное положение. Если вы вернетесь – вас всех расстреляют. А если останетесь, думаю, немцы не посмеют поднять руку на малолетних детей.

– Они сами стрелять не будут, – сказала мать. – Заставят полицаев перебить ребятишек. Полицаи, сам знаешь, – наши, самогонкой зальют глаза, да прикладами по головам… – поднялась. – Меня держать не смей. Задержусь – погублю сыночков. А лесника моего не отпустишь – возьмешь грех на душу: меня и детей постреляют.

Царьков возле командирской землянки жену ждал. Партизаны тоже стоят, смотрят.

– Исхудал, – пожалела жена мужа. – Прощай на всякий случай! – Глаза отерла и мимо тропы – в лес. Станут искать, чтоб вернуть, лес укроет – свой, ухоженный трудами.

Царькова, не давши ему возможности опомниться, позвал к себе Суровцев.

– Уйдешь – немцы всех родственников партизан похватают. И тебя они не помилуют, уничтожат вместе с семьей.

Царьков молчал.

– Ты слушаешь меня?

– Слушаю.

Суровцев за голову схватился.

– Ударить – сил мало! Немцы дивизию пригнали выкуривать нас из лесов… Дети, семья… Понимаю, но есть Родина, есть народ. Все тайные службы, Царьков, одинаковы. Слабину дал – в оборот возьмут. Сегодня ты партизан, воин, русский богатырь. А из тебя они сделают Иуду. И будешь ты врагом Родины, врагом народа. Из детей твоих, если не расстреляют, тоже предателей вырастят.

От комиссара Царьков в роту вернулся. Никто ничего ему не сказал. Какие тут слова! Все знали детишек лесника – мал мала. Белоголовые, деловитые. Помощники мамины. Даже самый маленький щепочки подбирал.

Спросили работничка:

«Зачем тебе щепки?»

Удивился:

«На растопку! Зима долгая».

Коротков обнял Царькова. Головой к голове прижался:

– Украсть надо детей твоих.

Вечером лесника-пулеметчика позвал к себе Золотухин. Сказал правду:

– Хуже еще не было. Помочь тебе невозможно… Одно скажу: уйдешь – погубишь себя и детей своих погубишь. Позором заклеймишь имя рода своего. Предают сегодня, а слава худая – на веки вечные.

– Что же мне делать-то? – вырвалось из груди Царькова.

– Сражаться со зверем… Если сотворит худшее – мстить до полного уничтожения.

Царьков кивнул, соглашаясь.

Ушел ночью. Поднялся, сказал караульному:

– По нужде.

Все понимали, каково Царькову.

Погони не было.

А то, что было, – война на себя записала.

Вернулся Царьков домой, жена ему, партизану вшивому, баньку затопила. Напарился, облачился в чистое, тут бы в кругу семейства, за самоваром поблаженствовать – немцы, вот они.

Вежливый офицер, по-русски знает:

– Вы нам должны немножко помочь.

Увел Царькова с собой, а в доме оставил двух автоматчиков с канистрой бензина.

Повел лесник немцев на ту самую стоянку отряда Короткова, откуда сам ушел. Место обжитое, но, во-первых, лето на дворе, всюду хорошо. Во-вторых, если немцы о базе знают, то придут… Коротков – разведчик, опасность должен чуять загодя.

Нет! Не увел отряд Володя. На совесть Царькова понадеялся. Но какая совесть, если Ваню со щепочкой для растопки сожгут в избе с братьями, с матерью?

А вот немцы, ведомые лесником, оказалось, имели выучку особую. Никто из двадцати разведчиков, даже Коротков, проснуться не успели.

Миша Степичев уцелел с Колей Андроновым, потому что пулями были задеты в последнем бою. В госпитале, под доброй опекой партизанской мамы, сил набирались.

Майские беды 1942 года

Партизанской матерью в отряде называли Василису Федоровну Юдину. Она была лесником, заменила мужа. Работа в лесу трудная, но матери помогали две старшие дочери, Мила и Тоня; третья, младшая, была с рождения больная. Умница, а ноги ходили плохо, руки искорежены, речь невнятная, зато личиком – ангел.

Дом Василисы Федоровны стоял в дебрях лесных. А лес и с лесником бывает суров. Дважды пришлось вдове схватываться со стаями волков. Один раз спасла от гибели кормилицу корову. Ружье с собой было. Пробилась к дому. Другой раз на дереве всю ночь куковала.

И еще был случай, ужаснувший совсем еще маленьких дочерей. Рой диких пчел сел на их маму. Девчонки, тоже искусанные, бегали на колодец, ведрами воды освободили Василису Федоровну из пчелиного плена, водой же студили укусы. Выжила.