Непобежденный

Катон не считал себя вправе осуждать их за это. Рим взваливал все новые тяготы на плечи тех, кого завоевал. Даже если им удавалось избежать реквизиции земель, присоединяемых к немалому имперскому имуществу, вполне могло случиться, что поблизости устроят поселение для ветеранов. Отставные легионеры обычно не питали особого уважения к земле, собственности и женщинам своих соседей, коренных жителей. Что хуже — они прекрасно знали, что император простит им любые проступки, кроме самых тяжких. Так что у них имелась возможность безнаказанно притеснять местных жителей. И это не было единственной проблемой жизни под ярмом Рима. Приходилось иметь дело с алчными сборщиками налогов и заимодавцами, которые часто шли следом, готовые одолжить золота и серебра на уплату налогов, но под грабительскую лихву. Те, кто не мог расплатиться с долгами, обрекали себя на еще худшую нищету, крах и рабство. Именно такую цену часто платили те, кто жил за пределами процветающих городов и селений империи.

«От римского правления многие приобретают, но еще большее количество людей теряет», — подумал Катон. Временами он даже задумывался о том, насколько морально служить в армии, чьей основной задачей была защита такой империи. Но взамен Рим предоставлял порядок, процветание и мир. Катон своими глазами видел альтернативу этому порядку. Он вспомнил дикарские обычаи друидов и их фанатичных последователей, бесконечные войны племен и родовую месть среди кельтов, населяющих Британию. Так жить нельзя. В таких условиях не зародятся философия, литература, скульптура и изящные искусства, а все это было важно, хотя бы для Катона, если не для основной массы воинов, вместе с которыми он служил. Для них ремесло воина было самоцелью. Стилем жизни, который они не подвергали сомнению и за пределами которого они ничего не видели.

Время от времени его мысли обращались к Юлии и Кристу. Он все еще тосковал по ней, но это чувство было окрашено болью от ее измены. Болью, которая каждый раз вспыхивала с новой силой, когда он видел трибуна Криста или хотя бы вспоминал о нем. Так зачем же он взял его с собой? В надежде, что враги его убьют, избавив Катона от необходимости самому исполнить отмщение? Может, это гордыня. Может, он хотел убедить себя в том, что он лучше, чем этот человек, и что Юлия ошиблась. Но она уже никогда не сможет признаться ему в этом.

— Гордость… — пробормотал Катон, с горечью качая головой. — Долбаная гордость.

Каждый день колонна проходила по двадцать пять миль, и лишь затем Катон позволял гвардейцам остановиться на ночлег. Летнее солнце нещадно жгло их, они шли, щурясь от яркого света, и потели так, что струйки пота текли по их лицам, будто ручьи, прокладывая путь по слою пыли, оседающему на коже. Командиры установили режим строгой экономии воды, гвардейцам дозволялось пить не больше глотка за каждую милю пути. При каждой возможности Катон старался устроить стоянку поблизости от города или селения, где можно было запастись едой и водой. Центурии расходились по обе стороны от дороги, и гвардейцы, положив оружие, плюхались на реденькую траву. Телеги загоняли в середину стоянки, где погонщики останавливали мулов, а затем изнуренным гвардейцам выдавали вечерний паек. Затем Крист во главе конного отряда отправлялся к ближайшему селению, чтобы купить припасы и оставить их у дороги, так, чтобы на следующее утро их погрузили на телеги, когда колонна до них доберется. Если селение было достаточно близко, он отправлялся туда вместе с обозом. До мест, охваченных восстанием, было еще достаточно далеко, поэтому Катон решил, что не обязательно каждый раз разбивать походный лагерь, хватит и часовых. Когда на холмы опускалась ночь, все вокруг оглашалось пронзительным треском цикад, который становился все более громким, вдруг обрываясь лишь для того, чтобы начаться снова.

Катону и Макрону, привыкшим за время службы в Британии к более прохладному и влажному климату, поначалу было очень тяжело переносить жару, однако вечера здесь радовали приятной прохладой, а разводить костры не было нужды.

На пятую ночь, когда Катон сел, скрестив ноги и привалившись спиной к камню и глядя на угольки небольшого костра, к нему подошел Макрон. Положив жезл из лозы, центурион развязал ремешок под подбородком, а затем снял шлем и подшлемник.

— Вот так-то лучше! — сказал он, повертев головой и усаживаясь напротив Катона. — Первая стража стоит, остальные ребята устраиваются спать.

Катон кивнул, глянув на темные силуэты меж деревьев по обе стороны от дороги. Некоторые еще сидели и разговаривали, но обычного для походного лагеря шума не было. Виной тому высокий темп марша.

— Сколько сегодня выбившихся из строя?

Макрон достал из сумки на боку восковую табличку и наклонился к углям, чтобы прочитать написанное. Принялся шевелить губами, складывая числа.

— Восемь павших. Буквально. От жары. Пришлось погрузить их на телеги. Вчера было двенадцать, позавчера — всего пятеро. Учитывая, что мы ускорили темп, не слишком плохо. Но потом все втянутся, и их снова станет меньше.