Непобежденный

История со статьей Лобанова «Освобождение», опубликованной в десятом номере «провинциального» литературного журнала «Волга» в 1982 году, наделала немало шума в столичных литературных, да и не только литературных, кругах, вызвав в писательской среде очередной взрыв эмоций патриотов (или как их еще именовали — славянофилов, почвенников, традиционалистов, деревенщиков и т. д.) и космополитов (или западников, либералов, демократов, шестидесятников).

Лобановская статья была посвящена новому роману Михаила Алексеева «Драчуны», в котором писатель рассказал о пережитом в детстве страшном голоде в Поволжье в 1933 году. Тема народной трагедии 1933 года замалчивалась в течение многих лет, и лишь Алексееву удалось нарушить это молчание, уступив в чем-то, подобно Шолохову с его эпическим повествованием о коллективизации «Поднятой целиной», требованиям идеологической политики КПСС и, соответственно, партийной цензуры.

Взволнованный прочитанным Лобанов, сам в детстве переживший голод 1933 года, не мог не упомянуть главную причину этой трагедии — сталинскую коллективизацию. По утверждению Михаила Петровича, он и не собирался замахиваться на эту сложнейшую и болезненную тему, посвятив ей в статье буквально три фразы. Одна из них звучала так: «Питерский рабочий, приезжающий в донскую станицу, учит земледельческому труду в новых условиях исконных земледельцев — это не просто герой — „двадцатипятитысячник“, но и некий символ нового, волевого отношения к людям».

«Доброхоты», а их у прямодушного и резкого Лобанова было немало, постарались привлечь внимание к статье утверждавшегося в новой для него роли руководителя страны Андропова, который не замедлил с обвинительным заключением: «Автор статьи поднимает руку на то, что для нас священно», то есть на коллективизацию и на Шолохова. «Предпринята попытка ревизии мер партии в тридцатые годы, несмотря на то что жизнь полностью доказала их правоту».

«Проработка» М. П. Лобанова началась с совещания в ЦК главных редакторов всех столичных изданий, которое проводил ответственный за идеологическую деятельность КПСС секретарь ЦК М. В. Зимянин.

Осмелившегося напечатать крамольную статью главного редактора саратовского журнала «Волга» сняли с работы. Автора «Драчунов» Михаила Алексеева вычеркнули из списков соискателей Ленинской премии. «Замахнувшегося на святое» Лобанова было велено подвергнуть жесткой критике в основных средствах массовой информации.

Михаила Петровича осудили в один голос «Правда», «Литературная газета», «Литературная Россия», Секретариат правления Союза писателей, Ученый совет Литературного института, преподавателем которого он все— таки оставался, хотя Краснопресненский райком партии требовал исключения Лобанова из партии и увольнения с работы. Тяжко пришлось Михаилу Петровичу!

Позднее, вспоминая весну 1983 года, Михаил Васильевич Зимянин записал в дневнике: «Тогда Андропов сказал, что намеревается ввести меня в Политбюро ЦК, но при условии определенных изменений в моем поведении. Он говорил об этом не раз… Я отклонил его предложение». Упорство Зимянина «прекратило их многолетнюю бескорыстную дружбу». Правда, дружбу эту иногда омрачали эпизоды, которые Зимянин заставлял себя расценивать как «неизбежные» из-за характера работы Андропова на посту руководителя КГБ.

Однажды во время очередной встречи в ЦК Андропов вдруг спросил Зимянина, известно ли ему о том, что Первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии Петр Миронович Машеров, удостоенный звания Героя Советского Союза, находился в немецком плену.

Сразу почувствовав, к чему клонит Андропов, Зимянин четко изложил все, что он знал о злоключениях Машерова.

В 1943 году Михаил Зимянин поддержал кандидатуру «очень хорошо проявившего себя» 25-летнего комиссара партизанской бригады Петра Машерова, выдвинутого на должность первого секретаря Вилейского подпольного обкома комсомола. Через полгода Белорусский штаб партизанского движения совместно с ЦК комсомола представил Машерова к званию Героя Советского Союза.

— После решения о высокой награде, — рассказывал Зимянин Андропову, — мы получили сообщение контрразведки о том, что Машеров был в плену у немцев. Я немедленно обратился к Пантелеймону Кондратьевичу Пономаренко. Тот сразу меня спросил: «Будем защищать его? Миша, ведь я, как и ты, в глаза его не видел». Я сослался на мнение очень надежных людей, которые высоко оценивали Машерова как партизанского командира и отзывались о нем как о хорошем и верном товарище. Дополнительно проверили и выяснили, что свою беду Машеров не утаивал. Я сказал Пономаренко, что его слово будет во всей этой истории решающим. «Хорошо, — согласился Пономаренко, — но имей в виду, ты лично отвечаешь за своего Машерова». Через некоторое время чекисты доложили нам, что дело Машерова закрыто. «Напомню, Юрий Владимирович, — заключил Зимянин, — о том, что высшей инстанцией тогда же было принято решение не возвращаться больше к этому делу».