Непобежденный

Она прошла в свою комнату, затащила сумки. Тут увидела, что товар, хранившийся в баулах дома в углу, находится ненадлежащим образом, не так, каким она его оставила, уходя на рынок. Опять лазили в сумки без спросу и что-то наверняка растащили, наверняка самое ходовое и денежное.

Так и есть! Нет коричневого женского кожаного плаща с подстежкой из последней партии и кожаной куртки, – эту, конечно же, Алешка припрятал. Он после окончания средней школы ничего не делал, не хотел учиться и никуда не пытался трудоустроиться, ждал призыва в армию.

Это был самый больной вопрос в ее деле – на рынке не предусмотрены были складские помещения, приходилось товар хранить дома, а он растаскивался домашними. То муж продавал что-то за бесценок и пропивал, то младший сын продавал и тратил на развлечения, а может быть, и прокуривал. А то старшенький сын дарил своей подружке или запасались какой-нибудь вещичкой впрок. Мамка поедет в Китай, считали они, ещё привезет, и даже ещё лучше привезет.

До поры до времени она терпела, но сейчас терпение ее лопнуло. Выходит, что у нее теперь совсем нет дома! Хоть запирай свою комнату на ключ!

Она открыла дверь в комнату сыновей – здесь стоял дым коромыслом, за столом сидела компания из шести человек, а на столе – пластиковые бутыли с пивом и с остатками еды. И гремела невыносимо музыка. Она подошла и выдернула шнур из розетки у музыкальной приставки.

– Я вас просила не растаскивать мой товар! Я вас просила, чтобы вы дали мне подняться, а вам наплевать на всё! – закричала она на сыновей. – Кто из вас снова шарился по моим сумкам?

– Мам, ну что ты жадничаешь? Мы взяли каждый себе по вещичке, ну не убудет же у тебя…Лёха взял куртку, а я для Юли плащ взял, он ей в самый раз, – ответил ей старший сын.

– Вон! – вдруг закричала она в ярости. – Все вон!! Три мужика в доме, а никто из вас не принес в дом ни крошки! Я у вас что, добытчица? Одна на всю вашу кодлу?

– Мам ты чё? Мам? – опешил старший сын. – Ты чё нас позоришь?

– С катушек мамка съехала, – сделал вывод младшенький.

– Чего?! – свирепела она. – А ты не знаешь, чего? Вон, говорю, все!

В какой-то момент жизни, совсем недавний, она стала презирать и недолюбливать старшего сына за его слабость, бесхарактерность, за отсутствие вкуса в выборе подружек, за неумение и даже нежелание избавляться от прилипчивых, дурных, растленных, порочных девок, вроде этой Юлии, расплодившихся в это десятилетие нового режима, как плодятся мухи осенью на помойке, если на денек-другой припечет солнце, – девок, роем прилипавших к рослому, как его отец, красивому, веселому сыну. Она ненавидела эту Юлию, курящую дворовую потаскушку, тощую, бледную поганку, эту выпивоху, которая из своей пьющей, драчливой семейки прибилась к их семье; ненавидела эту приживалку, которая уже несколько лет жила в их семье и отравляла ей, Кате, жизнь своим присутствием.

– Привел ее, вот и корми, содержи ее! Покупай ей всё, что хочешь! – кричала она. – Я не собираюсь ещё и твою потаскушку содержать! – Она уже не стеснялась присутствия Юлии, поборов свою деликатность. Говорила в глаза то, что думала.

– Тетя Катя, почему вы меня оскорбляете? – возмутилась Юлия.

– Ты не смеешь её оскорблять! Я люблю ее и женюсь на ней! – закричал на мать сын, вставая со стула. – Она будет моей женой!

От резкого движения он толкнул стол, так что опрокинулся стакан с пивом, и жидкость залила скатерть.

– Женой! – закричала на сына Катя. – Ты остатки ума потерял, да? Подобрал на дворовой помойке эту шлюху, притащил ее в наш дом! – Ты посмотри на нее! На ней уже живого места не осталось, такая она потасканная!

– Не лезь в мою жизнь! Разберись со своею! – кричал на нее в ответ старший сын.

– Что ж, ты прав, сын, надо со своей жизнью разобраться, и я разберусь! Я обязательно разберусь!

Вышла крупная ссора. Юлия рыдала, – как всегда, фальшиво, выдавливая из себя рыдания. Услышав шум, выбрался из своей комнаты проснувшийся отец, хмурый со сна, с разлохмаченными, густыми, когда-то роскошными кудрями.

– Что за шум, а драки нет? – забасил он своим густым баритоном. – Выпить что-нибудь осталось?

Затем, запершись в ванной комнате, Катя плакала от своей истерики, оттого, что накричала на сыновей и «сошла с катушек» (по выражению младшего сына), оттого, что дети выросли эгоистичными, черствыми, неблагодарными; что они непослушны, упрямы, даже очевидно тупы и так и норовят наделать новых ошибок вдобавок ко всем старым; плакала от своей скаредности нищенки, пожалевшей одежды для детей и угощенья для гостей в ее доме; плакала оттого, что от счета каждой копейки она черствела душой, старела телом и лицом, – вон уже и морщинки сплели свою паутину вокруг глаз; плакала от того, что жизнь в своем доме ей уже не мила, даже постыла, словно жизнь в чужом доме; плакала от всей этой безысходной, как ей казалось, жизни, от этого безнадежно замкнутого круга.

Старший сын (не совсем ещё бесчувственный) стучал в дверь, чувствуя, что мать плачет, просил:

– Мам, открой, давай поговорим, мам…

– Не о чем говорить!

– Мам, ну ты же не права…