Непоборимый Мирович

– Нет, – хмуро отозвался Мирович, которому, конечно же, было неприятно слышать подобные упреки. Слабость вновь одолела его, но он нашел силы возразить. – Знаю, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Но двор наследника – не монастырь, это раз. И не гарем восточного паши, где смотреть на жен может лишь он один. Собственно говоря, по какому праву сам-то Понятовский вдруг оказался кавалером великой княгини? Сможете вы мне это объяснить?

– О, это тема особого рода, и не советовал бы вам ее затрагивать. Тем более что вам, как мне кажется, становится хуже. Оставим разговоры. Вы два дня ничего не ели. Сейчас кликну Федотовну, чтобы принесла бульон и покормила вас.

– Вы обещали направить слугу, – робко напомнил Мирович. – Мне не терпится узнать, что за таинственная особа интересуется моей скромной персоной.

– А вы шалунишка! – засмеялся Елагин. – Можно сказать, на смертном одре находитесь, а про амурные дела не забываете. Хватит сил для беседы с дамой, коль она пожелает того?

– Чуть отдохну, а там, глядишь, полегчает. Шлите вашего посыльного…

Он терпеливо снес очередные попреки Федотовны, пока та с ложечки кормила его куриным бульоном с накрошенными туда кусочками хлеба и без умолку твердила, что молодым людям совсем ни к чему колоть друг друга шпагами, лучше бы делом каким занялись. Затем переключилась на Ивана Перфильевича, который слишком много читает, портит глаза, а доброго в тех книжках все одно ничего не напишут. Рассказала, что он собирался ехать учиться за границу, но почему-то остался дома, и слава Богу. А то на чужой стороне кто бы за ним присматривал? Что молодежь нынче пошла совсем не та, чем ранее. Вольности завелись, а вот бывало, когда она молодой была…

Под конец ее ворчливого и ласкового разговора Мирович задремал и не услышал, как Федотовна, поплотнее укрыв его одеялом, неслышно покинула комнату, а через некоторое время вернулась с зажженной лучиной, затеплила лампадку подле образа Казанской Божьей Матери, пошептала молитву, попросив здоровья и болящему, неразумному молодому человеку, и хозяевам, и сыну их. Не помянула лишь себя, считая недостойной за известные лишь ей одной давние грехи.

3

Проснулся Василий лишь на следующий день ранним утром. Голова была чистой и свежей, и сразу вспомнилось, что вчера должен был кто-то приехать, а он безбожно все проспал! В очередной раз вышло нехорошо, и Иван Перфильевич вновь может обвинить его в нарушении этикета. Попробовал сесть на кровати, но боль в груди тут же дала себя знать, и он откинулся обратно на подушку.

С кухни, что находилась, судя по бряцанью посуды и хлопанью дверей где-то недалеко, слышались голоса прислуги и мягкий, но достаточно громкий голос Федотовны. Хотел было позвать ее, но решил подождать, пока она не заглянет сама, и прикрыл глаза, надеясь вновь задремать. Но сон не шел. Вспомнился вчерашний разговор с Елагиным, из которого пусть не напрямую, но явствовало, что не прав оказался именно он, а не Понятовский, которому там, в парке, уже раненный, хотел вторично бросить вызов на поединок, чтобы сражаться до смертельного исхода.

«Но как же так? – принялся рассуждать Василий Яковлевич. – Она, великая княгиня Екатерина Алексеевна, благосклонно смотрела на меня, первой заговорила, поинтересовалась, кто я и откуда. Готов дать голову на отсечение, что пригласи я ее на танец, и этот поляк остался бы с носом. Да, он кем-то там числится при английском посланнике, но что с того? Зато он, Василий Мирович, воевал, жизнью своей рисковал, а не отсиживался в столице. Нет, во что бы то ни стало нужно уговорить Кураева, чтобы он, как только поправлюсь, под любым предлогом устроил встречу с великой княгиней в Ораниенбауме. Наверняка она интересовалась мной, больше некому», – закончил он свои рассуждения, когда в комнату осторожно заглянула Федотовна.

– Встал, сударушка наш? – широко улыбаясь, спросила она. – Вот и ладненько. Кушать будешь? – Увидев, что Мирович согласно кивнул, обрадовалась. – Сейчас принесу. Коль голод чуешь, то знать, скоро совсем оклемаешься.

Опять был куриный бульон с накрошенным в него хлебом, и Мировичу стало как-то не по себе, что пожилая женщина кормит его, словно маленького.

– Ничего, ничего.… Еще успеешь сам супец похлебать, а мне, старой, не в тягость тебя попотчевать, – отмахнулась она от просьбы Василия поесть самостоятельно. – Я уже и полюбить тебя успела, непутевого…

– Почему же вдруг «непутевый»? – притворно удивляясь, поинтересовался Василий. – Ничего такого за собой не замечал непутевого.

– А как иначе тебя называть, сударушка, коль ты грудь свою под шпагу из-за глупости собственной подставил? Путевые, по моему понятию, этак не поступают. Лучше бы, как Ванечка наш, за книжками сидел, чем дырки на грудь получать. Шибко болит-то? – тут же с состраданием поинтересовалась она у Василия.

– Жжет, но не так сильно. А вчера кто приходил до меня?

– Да откуда же мне знать про ваши господские дела? – вздернула кверху густые брови Федотовна. – Может, и был кто, но мне о том не сказывают.