Неподходящее занятие для женщины. Черная башня

Это было странное завещание. Мистер Боттли ничего не оставил своему зятю, но никак не предусмотрел ситуации, при которой, умри его дочь, не отличавшаяся, как ему было прекрасно известно, крепким здоровьем, состояние ее перешло бы мужу. Складывалось впечатление, что перед ней завещание игрока, и Корделия снова задумалась, каким же способом Джордж Боттли сколотил состояние. Но при всем цинизме и бездушии комментариев завещание никак нельзя было назвать несправедливым или недостаточно щедрым. В отличие от некоторых очень богатых людей он не пытался манипулировать своим состоянием из могилы, стремясь, чтобы ни пенни не попало в неверные руки. Дочь и внук получали богатство в свое полное распоряжение. К мистеру Боттли трудно отнестись с симпатией, но так же трудно не почувствовать к нему уважения. Условия завещания тоже отличались полной ясностью. Смерть Марка не принесла бы выгоды никому, кроме все тех же достойнейших благотворительных институтов.

Корделия записала основные условия завещания — не столько из опасения их забыть, сколько из уважения к настойчивым рекомендациям Берни записывать все и всегда, положила квитанцию об уплате 20 пенсов в ту часть тетрадки, где учитывались расходы, записала, во сколько обошлись дешевый железнодорожный билет с возвратом в тот же день и поездка на автобусе, и вернула завещание. Ливень оказался столь яростным, сколь и недолгим. Жаркое солнце уже успело высушить окна, в чисто умытом дворе ярко сияли аккуратные лужи. Корделия решила взять с сэра Рональда плату лишь за первую половину дня, вторую же провести в своей лондонской конторе. Вдруг там дожидается почта? Или даже приглашение на новое дело?

Однако решение оказалось ошибочным. Контора показалась ей еще более мрачной, воздух по сравнению с освеженной дождем улицей был здесь нестерпимо спертым; на мебели лежал толстый слой пыли; пятна крови на ковре приобрели буро-кирпичную окраску, производившую еще более тягостное впечатление, чем первоначальный веселый красный колер. В ящике не оказалось ничего, кроме угрожающего напоминания об оплате за электричество и счета из канцелярской лавки. Берни оплачивал — вернее, не оплачивал — безумные счета за презренную писчую бумагу.

Корделия заполнила квитанцию на электричество, протерла пыль и предприняла последнюю безнадежную попытку отчистить ковер. После этого заперла контору и зашагала в сторону Трафальгарской площади, решив, что Национальная галерея придаст ей бодрости.

В 18.16 она села в поезд на станции «Ливерпуль-стрит». Было уже почти восемь вечера, когда она подъехала к коттеджу. Оставив машину все в той же рощице, она задумалась, не забрать ли из тайника пистолет, но решила, что с этим можно и подождать. Ее терзал голод, так что перво-наперво предстояло насытиться. Утром, прежде чем отправиться в путь, она тщательно заперла заднюю дверь и снова залепила оконную раму тонкой полоской клейкой ленты: непрошеные посетители не должны были уйти незамеченными. Но лента оказалась нетронутой. Она нащупала в сумочке ключ и, нагнувшись, просунула его в замочную скважину. Она никак не ожидала, что беда подстерегает ее вне коттеджа, а не внутри, поэтому нападение застигло ее врасплох. Какие-то доли секунды, прежде чем на нее упало одеяло, она уже знала, что сейчас произойдет. Но было поздно. Ее горло сдавила веревка, и она задохнулась от полезшей прямо в рот и в ноздри горячей шерсти. К ее языку прилипли сухие шерстяные волоски. Потом грудь пронзила острая боль, и она потеряла сознание.

Возня, предшествовавшая освобождению, была одновременно и чудом, и ужасом. Одеяло исчезло. Ей так и не удалось взглянуть на злоумышленника. На какое-то мгновение она захлебнулась сладостным воздухом вечернего сада, затем среди листвы мелькнуло ослепительное небо, но продолжалось это так недолго, что она не успела понять, что это значит. Следующим ее ощущением было чувство падения. В беспомощном удивлении она проваливалась в холодную темноту. Летя вниз, она успела припомнить старые кошмары и леденящие детские страхи. Затем она плюхнулась в воду. Задохнувшись от холода, она ощутила непередаваемый ужас. В момент соприкосновения с водой она инстинктивно сжала рот и теперь барахталась, стараясь вынырнуть на поверхность, ощущая вокруг ледяную черноту. Когда ей это удалось, она отряхнула голову и приоткрыла глаза. Черный тоннель уходил вверх, его венчал круг голубоватого света. Пока она держалась на воде, задрав голову, крышка колодца стала медленно задвигаться, как створки фотокамеры. Круг превратился в полукруг, затем в подобие месяца. Наконец на месте окна в мир не осталось ничего, кроме восьми дырочек, через которые сочился свет.

Она в страхе опустила ноги, надеясь нащупать дно. Дна под ней не оказалось. Отчаянно перебирая руками и ногами и одновременно стараясь подавить ужас, она ощупала стенки колодца в поисках выступа. И снова неудача. Скользкие кирпичные стены уходили вверх, как края могилы. Она запрокинула голову, и ей показалось, что стены извиваются в зловещей пляске, как брюхо отвратительной змеи.