Неподвижная земля

Потом — встречи с Наковником, информация от него о ходе работ. Поиски воды так ни к чему и не привели. В пробуренных скважинах, в пробных колодцах воды оказывалось мало, да и та непригодная. Пришлось использовать группу восточных колодцев, в шести с половиной километрах от лагеря, и северных — в шести. Но и там вода жесткая, солоноватая и, что хуже всего, с магнезиальными примесями. Эти примеси в августовские жары дали массовые желудочные заболевания, которые с трудом удалось ликвидировать.

Но что бы там ни было, нельзя было забывать о главном. К 1 октября в Коунраде пробурили девять скважин, и все девять подтвердили первоначальные прогнозы. При подсчете запасов — теперь уже на основании детальной разведки — выяснилось, что Русаков почти точно назвал цифры при первом обследовании, — год назад.

«Все это было проделано, — писал Русаков в отчете, — несмотря на то, что первый год работ в удаленнейшем и пустынном Прибалхашье грозил чрезвычайными осложнениями».

Дневник геолога, не обремененный подробностями, не признающий проявлений чувств, пусть и разрозненно, но восстанавливал передо мной события почти сорокалетней давности. В дневнике не было ни слова об опасностях, которые могли подстерегать их в то неспокойное время. Об этом можно только догадываться, прочитав на отдельной странице такую расписку:

«Полученный для меня М. П. Русаковым в Геологическом к-те маузер № и 50 шт. патронов к нему от М. П. Русакова получил и также разрешение от Г. П. У. на ношение этого оружия».

И подпись Бруновского, начальника топографического отряда.

Уже позднее, прочитав очень хорошую книгу Н. И. Наковника «Охотники за камнями», я узнал, что звали Бруновского Ричард, он впервые отправился в экспедицию с Русаковым весной 1925 года, в качестве топографа-практиканта, что это был «высокий худощавый парень, выдававший себя за старого рубаку…». Страстный охотник. Человек, на которого можно было положиться в самых трудных и сложных положениях.

Неожиданно — уже после того, как эта повесть была напечатана впервые, — я получил письмо от своего старого товарища, писателя Иосифа Дика.

«Весной 1941 года, — писал Дик из Москвы, — будучи студентом первого курса Ленинградского горного института, я от лютого безденежья устроился коллектором во ВСЕГЕИ — Всесоюзный геологический институт — в поисковую партию, которая должна была вот-вот выехать в Ленинабад, а затем в долину реки — если память мне не изменяет — Кара-Мазар. Кстати, искал ее на моих маленьких картах и не нашел, может быть — название путаю. И самое главное, что начальником партии был мой любимый, несравненный профессор Михаил Михайлович… Юдичев!

Бьюсь об заклад, что это тот самый Юдичев, о характере которого ты только строишь догадки. Поверь мне, это был чудо-дядька!.. Я уехал на фронт, а он оставался в Ленинграде. Помню, провожая меня, он сказал в том самом кабинете, где мы работали: «Как жаль, что я расстаюсь с вами. Я так к вам привык».

Мне было тогда восемнадцать, а ему эдак под пятьдесят, и он, я чувствовал, тянулся ко мне, как к сыну, но вида не показывал — начальник! А при проводах у него вырвалось…

Крепыш, невысокого роста, с крупной седеющей головой, строговатым взглядом, он всегда был при галстуке, в темно-синем костюме. Был стремителен в движениях, говорил резковато, особенно когда разговор касался дела: «Достать седла! Ящик сгущенного молока! Подобрать спальные мешки!»