Неподвижная земля

Базыл был уже способен на большее, чем просто подтаскивать к продолбленной скважине мешки со взрывчаткой. В мае 1941 года он сдал экзамен и получил права взрывника.

Он и сам был теперь из рода коунрад, но связи с Кызыл-Араем не терял. Там же по-прежнему его дядя, брат отца Мукажан. Там и другая родня. Там его ровесник и товарищ по детским играм и проказам Саттар.

Приезжая в гости, Базыл звал Саттара идти к ним в карьер. И тот готов был уже ехать. Но приход Саттара Орунбаева на Коунрадский рудник задержался на шесть долгих лет. До этого он успел от начала и до конца пройти по войне. А Базыла так никуда и не отпустили.

Базыл никогда не слышал нарастающего рокота немецких бомбардировщиков и не знал, что такое затемнение. Как и прежде, днем в карьере, между четырьмя часами и пятью, грохотали взрывы. От этих взрывов не летели под откос вражеские эшелоны, не поднимались на воздух склады с боеприпасами.

…Коунрадские взрывы отзывались за тысячи километров артиллерийскими раскатами.

В о й н а… П о б е д а… Два эти слова — и в памяти не только атака на рассвете в дождь и слякоть, или сумасшедший артобстрел, который невозможно вынести живому человеку, или пулеметные очереди, прошивающие цветными строчками ночную темноту, или поиски разведчиков в обманчивой недолгой тишине переднего края.

Было и другое.

Это другое и сегодня, двадцать с лишним лет спустя, не потускнело в памяти балхашских старожилов.

Ваня Волков к тому времени стал Иваном Тимофеевичем Волковым, начальником цеха крупного дробления, цеха, откуда руда шла на обогатительную фабрику. А у них если из двадцати четырех мельниц работало четырнадцать или шестнадцать, так это был праздник. Не хватало того, не хватало другого. Когда всеми правдами и неправдами раздобыли новую транспортерную ленту, то из старой — латаной-перелатанной — не выкроились бы подметки на пару сапог.

Все они знали простую арифметику: 1 тонна меди — это 150 снарядов. Сто пятьдесят ударов по скоплению фашистских танков или по наступающим цепью гитлеровцам. Но чего стоило добыть эту самую тонну! Перед войной, когда комбинат на Балхаше только входил в силу, на него работало семьдесят предприятий. Война сразу оборвала эти связи. Например, Уралмаш целиком переключился на танки и уже ничем не мог помочь Балхашу. Другие заводы — как Ново-Краматорский — оказались под немцем.

Делать было нечего, приходилось срочно налаживать у себя стальное литье. Или пробовать, не удастся ли заменить обычную футеровку чугунной. Хорошо еще, оказалось, что на день, на два, но можно…

А кем заменить опытных рабочих, ушедших на фронт? И как тут не вспомнить благодарным, добрым и нежным словом балхашских женщин? Они выстаивали по две, а то и по три смены подряд, наскоро похлебав в перерыве «гидросупу» — так назывались помидоры, заваренные в крутом кипятке.

В то суровое время к Волкову на дробилку пришла робкая, неумелая девочка и поначалу была ученицей электрика, а потом перешла на 125-тонный кран. Так началась рабочая биография Героя Социалистического Труда Елизаветы Ивановой.

Все для фронта! Все для победы! И надо было уметь стискивать зубы, как стискивал их плавильщик Азамбай Тлеугабылов: отца он проводил на фронт, а сам вынужден стоять у конвертора в металлургическом цехе и получать из военкомата короткие отказы на свои заявления об отправке на фронт. Потом у него — и у многих других тоже — военком вообще отказался принимать такие заявления.

У них другое было место в общем строю. В том же металлургическом, у комсомольца Исмагулова через два года после начала войны было на счету 415 тонн сверхплановой меди. В переводе на снаряды — 62 250 штук. И, может быть, в ту минуту, когда Исмагулов, освещенный заревом кипящей меди, шел по цеху, очень далеко от Балхаша, в топких болотах под Ленинградом, заряжал свою пушку их земляк, слесарь ремонт-но-механической службы, командир орудия Василий Спицын.

…Но он в эту минуту был занят другим. У блиндажа в лесу Спицын стоял перед молодым лейтенантом.

— Мы не имеем права оставлять им матчасть, — говорил лейтенант. — Ясно? Нас за это по головке не погладят.

Спицын хоть и стоял по стойке «смирно», но лейтенанта не слушал. Он и без него знал, что сегодня утром одно из орудий их батареи вынуждено было срочно менять позицию и вражеский снаряд накрыл расчет, насмерть уложил лошадей. Орудие так и осталось там, на опушке леса.

— Приказываю, — сказал лейтенант. — Под покровом темноты подобраться к орудию с людьми и лошадьми и доставить его обратно в расположение батареи. Ясно?

— Так точно. Ясно, — сказал Спицын.

Лейтенант вытащил пистолет и для убедительности оттянул затвор.

— А кто посмеет струсить, в живых все одно не будет, — добавил он и помахал пистолетом.

Спицын и на это не обратил внимания. Он только зло подумал, что их лейтенант — он-то и трусит как раз больше всех. Из всего, что он наговорил по неопытности и молодости, верно одно: пушку нельзя оставлять.