Непоэмание

Катя едет домой в такси, челюстями стиснутыми скрипя. Ей не жалко ни

маму, ни толстого, ни себя.

***

«Я усталый робот, дырявый бак. Надо быть героем, а я слабак. У меня сел

голос, повыбит мех, и я не хочу быть сильнее всех. Не боец, когтями не

снабжена. Я простая баба, ничья жена».

Мама ходит в лангетах, ревет над кружкой, которую сложно взять. Был бы

кто-нибудь хоть – домработница или зять.

***

И Господь подумал: «Что-то Катька моя плоха. Сделалась суха, ко всему

глуха. Хоть бывает Катька моя лиха, но большого нету за ней греха.

Я не лотерея, чтобы дарить айпод или там монитор ЖК. Даже вот мужика –

днем с огнем не найдешь для нее хорошего мужика. Но Я не садист, чтобы

вечно вспахивать ей дорогу, как миномет. Катерина моя не дура. Она поймет».

Катя просыпается, солнце комнату наполняет, она парит, как аэростат.

Катя внезапно знает, что если хочется быть счастливой – пора бы стать.

Катя знает, что в ней и в маме – одна и та же живая нить. То, что она

стареет, нельзя исправить, - но взять, обдумать и извинить. Через пару

недель маме вновь у доктора отмечаться, ей лангеты срежут с обеих рук.

Катя дозванивается до собственного начальства, через пару часов билеты

берет на юг.

…Катя лежит с двенадцати до шести, слушает, как прибой набежал на камни

– и отбежал. Катю кто-то мусолил в потной своей горсти, а теперь вдруг

взял и кулак разжал. Катя разглядывает южан, плещется в лазури и синеве,

смотрит на закаты и на огонь. Катю медленно гладит по голове мамина

разбинтованная ладонь.

Катя думает – я, наверное, не одна, я зачем-то еще нужна.

Там, где было так страшно, вдруг воцаряется совершенная тишина.

26 ноября 2007 года.

СЧАСТЬЕ

На страдание мне не осталось времени никакого.

Надо говорить толково, писать толково

Про Турецкого, Гороховского, Кабакова

И учиться, фотографируя и глазея.

Различать пестроту и цветность, песок и охру.

Где-то хохотну, где-то выдохну или охну,

Вероятно, когда я вдруг коротну и сдохну,

Меня втиснут в зеленый зал моего музея.

Пусть мне нечего сообщить этим стенам – им есть

Что поведать через меня; и, пожалуй, минус

Этой страстной любви к работе в том, что взаимность

Съест меня целиком, поскольку тоталитарна.

Да, сдавай ей и норму, и все избытки, и все излишки,

А мне надо давать концерты и делать книжки,

И на каждой улице по мальчишке,

Пропадающему бездарно.

Что до стихов – дело пахнет чем-то алкоголическим.

Я себя угроблю таким количеством,

То-то праздник будет отдельным личностям,

Возмущенным моим расшатываньем основ.

- Что ж вам слышно там, на такой-то кошмарной громкости?

Где ж в вас место для этой хрупкости, этой ломкости?

И куда вы сдаете пустые емкости

Из-под всех этих крепких слов?

То, что это зависимость – вряд ли большая новость.

Ни отсутствие интернета, ни труд, ни совесть

Не излечат от жажды – до всякой рифмы, то есть

Ты жадна, как бешеная волчица.

Тот, кто вмазался раз, приходит за новой дозой.

Первый ряд глядит на меня с угрозой.

Что до прозы – я не умею прозой,

Правда, скоро думаю научиться.

Предостереженья «ты плохо кончишь» - сплошь клоунада.

Я умею жить что в торнадо, что без торнадо.

Не насильственной смерти бояться надо,

А насильственной жизни – оно страшнее.

Потому что счастья не заработаешь, как ни майся,

Потому что счастье – тамтам ямайца,

Счастье, не ломайся во мне,

Вздымайся,

Не унимайся,

Разве выживу в этой дьявольской тишине я;

Потому что счастье не интервал – кварта, квинта, секста,

Не зависит от места бегства, состава теста,

Счастье – это когда запнулся в начале текста,

А тебе подсказывают из зала.

Это про дочь подруги сказать «одна из моих племянниц»,

Это «пойду домой», а все вдруг нахмурились и замялись,

Приобнимешь мальчика – а у него румянец,

Скажешь «проводи до лифта» - а провожают аж до вокзала.

И не хочется спорить, поскольку все уже

Доказала.

15 декабря 2007 года.