Непоэмание

По уму - когда принтер выдаст последний лист,

Надо скомкать все предыдущие да и сжечь их -

Это лучше, чем издавать, я дурной сюжетчик.

Правда, достоверный диалогист.

Мы неокончательны, нам ногами болтать, висеть,

Словно Бог еще не придумал, куда девать нас.

Все, что есть у нас - наша чертова адекватность

И большой, торжественный выход в сеть.

У меня есть мама и кот, и это моя семья.

Мама - женщина царской масти, бесценной, редкой.

Ну а тем, кто кличет меня зарвавшейся малолеткой -

Господь судья.

19 ноября 2007 года.

КАРАВАЙ, КАРАВАЙ

Как на Верины именины

Испекли мы тишины.

Вот такой нижины,

Вот такой вышины.

И легла кругом пустыня

Вместо матушки-Москвы.

Вот такой белизны,

Вот такой синевы.

И над нею, как знамена,

Облака водружены.

Вот такой ширины,

Вот такой ужины.

А все верины печали

Подо льдом погребены,

Вот такой немоты,

Вот такой глубины.

"В том, что с некоторой правдой

Жить совсем не можешь ты, -

Нет ни божьей вины,

Ни твоей правоты."

22 ноября 2007 года

ПРОДЛЕНКА

И когда она говорит себе, что полгода живет без драм,

Что худеет в неделю на килограмм,

Что много бегает по утрам и летает по вечерам,

И страсть как идет незапамятным этим юбкам и свитерам,

Голос пеняет ей: "Маша, ты же мне обещала.

Квартира давно описана, ты ее дочери завещала.

Они завтра приедут, а тут им ни холодка, ни пыли,

И даже еще конфорочки не остыли.

Сядут помянуть, коньячок конфеткою заедая,

А ты смеешься, как молодая.

Тебе же и так перед ними всегда неловко.

У тебя на носу новое зачатие, вообще-то, детсад, нулевка.

Маша, ну хорош дурака валять.

Нам еще тебя переоформлять".

Маша идет к шкафам, вздыхая нетяжело.

Продевает руку свою

В крыло.

28/11/07

"Или, к примеру, стоял какой-нибудь поздний август, и вы уже..."

Или, к примеру, стоял какой-нибудь поздний август, и вы уже

Выпивали на каждого граммов двести, -

Костя, Оленька, Бритиш, и вы вдвоём.

Если он играл, скажем, на тринадцатом этаже -

То было слышно уже в подъезде,

Причем не его даже, а твоём.

Что-то есть в этих мальчиках с хриплыми голосами,

дрянными басами

да глянцевитыми волосами, -

Такие приходят сами, уходят сами,

В промежутке делаются твоей

Самой большой любовью за всю историю наблюдений.

Лето по миллиметру, как муравей,

Сдает границы своих владений.

А он, значит, конкистадурень, так жизнерадостен и рисков,

Что то ни посмотрит - сразу благоговейно

Режет медиаторы из своих недействительных пропусков,

И зубы всегда лиловые от портвейна.

Излученье от вас такое - любой монитор рябит.

Прохожий губу кусает, рукавчики теребит.

Молодой Ник Кейв, юный распиздяистый Санта Клаус, -

"Знать, труба позвала нас, судьба свела нас,

Как хороший диджей, бит в бит".

И поете вы, словно дикторы внеземных теленовостей,

Которых земляне слушают, рты раззявив.

Когда осенью он исчезнет, ты станешь сквотом: полно гостей,

Но - совсем никаких хозяев.

***

И пройдёт пять лет, ты войдёшь в свой зенит едва.

Голос тот же, но петь вот как-то уже не тянет.

У тебя ротвейлер и муж-нефтяник.

У него - бодрящаяся вдова.

Тебе нужно плитки под старину и всю кухню в тон.

Разговор было завязался на эту тему, но скоро замер.

"У вас есть какой-нибудь там дизайнер?"

И приедет, понятно, он.

Ну ты посидишь перед ним, покуришь, как мел, бела.

Та же харизма, хриплость и бронебойность.

Он нарисует тебе макет и предложит бонус,

Скажет: "Ну ты красавица".

Бог берет на слабо нас.

Никаких больше игр в разбойников и разбойниц.

Ну, проводишь до лифта.

Ну, до подъезда.

Ну, до угла.

У нефтяника кухня, в общем,

так и останется, как была.

3 декабря 2007

ХЬЮ

Старый Хью жил недалеко от того утеса, на

Котором маяк – как звездочка на плече.

И лицо его было словно ветрами тёсано.

И морщины на нем – как трещины в кирпиче.

«Позовите Хью! – говорил народ, - Пусть сыграет соло на

Гармошке губной и песен споет своих».

Когда Хью играл – то во рту становилось солоно,

Будто океан накрыл тебя – и притих.

На галлон было в Хью пирата, полпинты еще – индейца,

Он был мудр и нетороплив, словно крокодил.

Хью совсем не боялся смерти, а все твердили: «И не надейся.

От нее даже самый смелый не уходил».

У старого Хью был пес, его звали Джим.

Его знал каждый дворник; кормила каждая продавщица.

Хью говорил ему: «Если смерть к нам и постучится –

Мы через окно от нее сбежим».

И однажды Хью сидел на крыльце, спокоен и деловит,

Набивал себе трубку (индейцы такое любят).

И пришла к нему женщина в капюшоне, вздохнула: «Хьюберт.

У тебя ужасно усталый вид.

У меня есть Босс, Он меня и прислал сюда.

Он и Сын Его, славный малый, весь как с обложки.

Может, ты поиграешь им на губной гармошке?

Они очень радуются всегда».

Хью все понял, молчал да трубку курил свою.

Щурился, улыбался неудержимо.

«Только вот мне не с кем оставить Джима.

К вам с собакой пустят?»

- Конечно, Хью.

Дни идут, словно лисы, тайной своей тропой.

В своем сказочном направленьи непостижимом.

Хью играет на облаке, свесив ноги, в обнимку с Джимом.

Если вдруг услышишь в ночи – подпой.

6 декабря 2007 года.

ВСЁ МОГУТ КОРОЛИ

Поднимается утром, берет халат, садится перед трюмо.

Подставляет шею под бриллиантовое ярмо.