Непоэмание

с тобой ром и колдрекс, строить жизнь как комикс, готовить тебе

бифштекс; что до тех, для кого важнее моральный кодекс - пусть имеют

вечный оральный секс.

Вот же он ты - стоишь в простыне как в тоге и дурачишься, и куда я

теперь уйду. Катапульта в райские гребаные чертоги - специально для тех,

кто будет гореть в аду.

16 августа 2007 года.

ЧТО-ТО БИБЛЕЙСКОЕ

Вероятно, так выглядел Моисей

Или, может быть, даже Ной.

Разве только они не гробили пачки всей

За полдня, как ты, не жгли одну за одной,

Умели, чтоб Бог говорил с ними, расступалась у ног вода,

Хотя не смотрели ни черно-белых, ни звуковых.

И не спали с гойками – их тогда

Не существовало как таковых.

***

Мальчик-фондовый-рынок, треск шестеренок, высшая математика;

мальчик-калькулятор с надписью «обними меня». У августа в легких свистит

как у конченого астматика, он лежит на земле и стынет, не поднимайте-ка,

сменщик будет, пока неясно, во сколько именно.

Мальчик-уже-моей-ладони, глаза как угли и сам как Маугли; хочется парное

таскать в бидоне и свежей сдобой кормить, да мало ли хочется – скажем,

выкрасть, похитить, спрятать в цветах гибискуса, где-то на Карибах или

Гавайях – и там валяться, и пить самбуку, и сладко тискаться в тесной

хижине у воды, на высоких сваях.

Что твоим голосом говорилось в чужих мобильных, пока не грянуло anno

domini? Кто был главным из многих, яростных, изобильных, что были до

меня? Между темноволосыми, кареглазыми, между нами – мир всегда идет

золотыми осами, льется стразами, ходит рыжими прайдами, дикими табунами.

Все кругом расплескивается, распугивается, разбегается врассыпную;

кареглазые смотрят так, что слетают пуговицы – даже с тех, кто приносит

кофе; я не ревную.

***

А отнимут – не я ли оранжерейщик боли,

Все они сорта перекати-поля,

Хоть кричи,

Хоть ключи от себя всучи.

А потребуют – ради Бога, да забирайте.

Заклейменного, копирайтом на копирайте,

Поцелуями, как гравюры

Или мечи.

30 августа 2007 года.

ПИСЬМО КОСТЕ БУЗИНУ, В СОСЕДНИЙ ДОМ

Ты его видел, он худ, улыбчив и чернобров. Кто из нас первый слетит с

резьбы, наломает дров? Кто из нас первый проснется мертвым, придет к

другому – повесткой, бледен и нарочит? Кто на сонное «я люблю тебя»

осечется и замолчит?

Ты его видел, – он худ, графичен, молочно-бел; я летаю над ним, как

вздорная Тинкер Белл. Он обнимает меня, заводит за ухо прядь – я одно

только «я боюсь тебя потерять».

Бог пока улыбается нам, бессовестным и неистовым; кто первый придет к

другому судебным приставом? Слепым воронком, пожилым Хароном, усталым

ночным конвоем? Ну что, ребята, кого в этот раз хороним, по чью нынче

душу воем?

Костя, мальчики не должны длиться дольше месяца – а то еще жить с ними,

ждать, пока перебесятся, растить внутри их неточных клонов, рожать их в

муках; печься об этих, потом о новых, потом о внуках. Да, это, пожалуй,

правильно и естественно, разве только все ошибаются павильоном – какие

внуки могут быть у героев плохого вестерна? Дайте просто служанку –

сменить белье нам.

Костя, что с ними делать, когда они начинают виться в тебе, ветвиться;

проводочком от микрофона – а ты певица; горной тропкой – а ты все ищешь,

как выйти к людям; метастазами – нет, не будем. Давай не будем.

Костя, давай поднимем по паре, тройке, пятерке тысяч – и махнем в

Варанаси, как учит мудрый Борис Борисыч. Будем смотреть на индийских

кошек, детишек, слизней – там самый воздух дезинфицирует от всех жизней,

в том числе и текущей – тут были топи, там будет сад. Пара практикующих

Бодхисаттв.

Восстанием невооруженным – уйдем, петляя меж мин и ям; а эти все

возвратятся к женам, блядям, наркотикам, сыновьям, и будут дымом

давиться кислым, хрипеть, на секретарей крича – а мы-то нет, мы уйдем за

смыслом дорогой желтого кирпича.

Ведь смысл не в том, чтоб найти плечо, хоть чье-то, как мы у Бога

клянчим; съедать за каждым бизнес-ланчем солянку или суп-харчо, ковать

покуда горячо и отвечать «не ваше дело» на вражеское «ну ты чо». Он в

том, чтоб ночью, задрав башку – Вселенную проницать, вверх на сотню

галактик, дальше веков на дцать. Он в том, чтобы все звучало и шло

тобой, и Бог дышал тебе в ухо, явственно, как прибой. В том, что каждый

из нас запальчив, и автономен, и только сам – но священный огонь ходит

между этих вот самых пальцев, едва проводишь ему по шее и волосам.

7-8 сентября 2007 года.

"Манипенни, твой мальчик, видно, неотвратим, словно рой осиный..."

Манипенни, твой мальчик, видно, неотвратим, словно рой осиный,

Кол осиновый; город пахнет то мокрой псиной,

То гнилыми арбузами; губы красятся в светло-синий

Телефонной исповедью бессильной

В дождь.

Ты думаешь, что звучишь даже боево.

Ты же просто охотник за малахитом, как у Бажова.

И хотя, Манипенни, тебя учили не брать чужого –

Объясняли так бестолково и так лажово, -

Что ты каждого принимаешь за своего.

И теперь стоишь, ждешь, в каком же месте проснется стыд.

Он бежит к тебе через три ступени,

Часто дышит от смеха, бега и нетерпенья.

Только давай без глупостей, Манипенни.

Целевая аудитория

не простит.

10 сентября 2007 года