Непокоренная Березина

— Кое-где обозы партизан, уходящих на юг, не успели втянуться в лес. Их обнаружила «рама». Был налет фашистских бомбардировщиков.

— Где сейчас находятся вражеские передовые подразделения? — достав из планшетки карту, спросил командир.

— В двадцати километрах.

— Какова скорость их продвижения в лесу?

— Идут медленно, словно на прогулке. Не более двух-трех километров в час.

— Так, так… значит, «гостей» надо ждать не раньше, как завтра.

— Да. Сеть они раскинули широко. Время, видимо, у них есть. Не торопятся. Работа начата капитальная. Под каждый куст заглядывают, как гончие псы. Стараются никого не упустить. Уверены, что улов на этот раз будет большой.

— Форма одежды на них?

— В мундирах налегке… Офицеры идут следом за цепью. Собирают весенние цветочки.

— Цветочки, говорите?

— Так точно… Ландыши, одуванчики… Нюхают, прикалывают к мундирам, фуражкам…

— Ну что ж… Будут им белорусские цветочки. Кто останется жив, тот и деткам своим закажет ходить на Березину «по цветочки». Поганой кровью своей умоются, гады. Дадим им и ягодки сразу.

О, эта русская земля! Кто бы мог подумать, что тут стреляет каждый дом, куст, камень, каждое дерево? Уже тысячи солдат, поставленных фюрером под ружье, полегли на полях России. Но тем не менее с прежним ожесточением и верой в фюрера гитлеровцы лезли в пламя войны, и оно их проглатывало, сжигало. На месте жестоких боев появлялись березовые кресты, целые кладбища, а нередко обходилось даже и без березового чурбана.

Такое же бесславье ждало и господ карателей из наступающей на леса Березины пехотной дивизии и отборных батальонов СС.

К позиции, занимаемой десантниками и партизанами отряда Ероцкого на западном берегу речки Цераболь, на другой день подошло до батальона эсэсовцев. Однако они особенно не спешили наступать на Жабовку. Перед своей погибелью они как бы решили осмотреться, подумать, а той ли дорогой пошли, тот ли след оставили на земле? Бывает и так, что перед последним часом на обреченного находит и веселая блажь.

Что-то подобное напало и на эсэсовцев, сосредоточившихся в полукилометре от речки Цераболь. Они не выслали даже разведку. Пройденные без единого выстрела двадцать километров, шнапс к обеду ополоумили эсэсовцев. Они орали, распевали похабщину, пиликали на губных гармошках, палили из автоматов, окатывали друг друга водой…

Подполковник Огнивцев, находившийся в окопе в центре засады, обратился к Юфереву:

— Ты не можешь сказать, Дмитрий, чего это они так раскудахтались?

— Еще бы! Победа! До Жабовки рукой подать, а ни партизан, ни десантников… Рассеяли. Лес очищен. Поздравляют друг друга с Железными крестами. Ведь им обещали.

— Будут им кресты. Будут! — сказал командир. — Нержавеющие. Из русской березы. Не долго уж осталось.

И в самом деле не долго. Они появились у Цераболи в мундирах с засученными рукавами и расстегнутыми воротниками. Дьявол по-прежнему распекал их веселье. Гогоча, крича, дурачась, они шли, круша сапогами бурьян и гнилую поваль. У валежников вытягивались колоннами, автоматы вешали на грудь, как туристы, вооружались палками, чтобы не сползти с кладок, подталкивали друг друга, бодрились. Юферев едва успевал переводить их выкрики:

«Держись, Курт, как за свою Эльзу!»

«За нее держится кляйсляйтер!»

«Умолкни! Твоя Гретхен не лучше. Говорят, к ней подсоседился сам бригаденфюрер!»

«Заткнись, дерьмо!»

«Господа, господа! Ха-ха!! А где же партизаны?»

«И десантников ни духу. Хотя бы одного увидеть».

Командир припал щекой к ложе ручного пулемета.

— Сейчас увидите. Милости просим!

Десять пулеметов, более сорока автоматов ударили разом по скопившимся у речки оккупантам. На участке перед десантниками их было более двухсот. Двести насильников, мародеров, грабителей, захватчиков чужих земель, под сапогами которых стонали люди многих стран Европы. По их кудлатым, рано поседевшим головам, было видно, что это видавшее виды зверье. После первого кинжального залпа их осталось меньше половины. Более ста человек рухнули в речку, в трясину. Подходы к реке и сама речка покрылись темно-зелеными мундирами эсэсовцев. Командир видел, как валились они с перекошенными от боли и ужаса лицами, крича и вскидывая руки. Одному из них, белобрысому, шедшему в пестром маскхалате, без головного убора впереди всех, было особенно трудно прощаться с жизнью. Скошенный очередью из автомата в живот, он ухватился обеими руками за ствол дерева и долго сползал по нему, как ощенившаяся гадюка, в крапиву. Другой ухватился за окровавленную голову, пустился было бежать, но пуля не дала ему сделать и нескольких шагов. Он рухнул лицом в грязь, откинув сапоги, как конь копыта.

Тра-та-та-та… — катилось по лесу.

Вжиг! Вжиг! — свистели пули.

С сосны, стоявшей у бугра, откуда вел огонь Огнивцев, посыпалась кора и крошки ствола. Бил кто-то из уцелевших эсэсовцев, залегших в крапивнике у реки. Подбежал, запыхавшись, Алексеев, шмякнулся рядом с пулеметом.

— Что дальше, командир? Отходить?

— Куда отходить? В чистое поле? Вперед! За мной!

— А если там еще цепь?