Непокоренный. От чудом уцелевшего в Освенциме до легенды Уолл-стрит: выдающаяся история Зигберта Вильцига

В разговор вернулся слушатель: «Нет, я не утверждал, что в Освенциме вообще не было лагеря. Конечно же, в Освенциме был концентрационный лагерь. Это четко видно на фотографиях. Однако на них нет, например, никаких горящих ям, где якобы ежедневно сжигались тысячи трупов, как утверждают такие люди, как Эли Визель, еще один бессовестный лжец; никакого дыма или языков пламени, которые якобы постоянно вырывались из трубы крематория…»

Тут вмешался Зигги. Он сказал Фарберу: «Когда я услышал это впервые, то решил, что не понял, что он говорит. А теперь он это повторил».

Звонящий сказал: «И я повторю это снова, если вы…»

«Нет, – ответил Зигги. – Я достаточно отвратительно себя чувствую, услышав это первые два раза».

Зигги трясло от гнева. Может быть, этот человек без лица, который звонит сейчас в студию, безумен? Но в его голосе не было никаких ноток сумасшествия.

Кто бы то ни был, этот человек, скорее всего, привык к привилегиям свободы слова и возможности быть выслушанным, однако по причинам, известным только ему самому, он решил воспользоваться этими привилегиями для публичного отрицания самого страшного момента в истории. Что за личность скрывалась за этим детским лепетом? Если бы звонивший поставил вопрос: «Действительно ли все происходило так, как говорят люди?» – это могло бы вызвать конструктивное обсуждение. Но в голосе этого человека не было и следа неуверенности. Он был исполнен своей правоты и выдвигал обвинения, а этого Зигги вынести уже не мог.

«Ты утверждаешь, что всего этого не было? – вскричал разъяренный Зигги. – Что мои родители не погибли там? Что моего отца не избили до смерти и он не умер на моих руках 8 апреля 1943 года?! Что печи не пылали там уже в тот день, когда я вышел из поезда?!»

«Когда это было?» – требовательно спросил собеседник.

«27 февраля 1943 года», – ответил Зигги.

«Это не может быть правдой, поскольку крематории в феврале 1943 года еще не работали…»

«Ты просто невежда! – заорал Зигги. – ТЫ ОПАСНЫЙ ИДИОТ!» И он сделал знак Фарберу закончить разговор.

«Следующий звонок, – быстро объявил Фарбер. – Ваша очередь».

«Мой вопрос мистеру Вильцигу таков, – сказал следующий звонящий. – Почему президент просто не передумает и не откажется от поездки в Битбург?»

«Первое, что я хочу сказать, – проговорил Зигги, пытаясь успокоиться, – так это то, что меня в числе шести выживших узников избрали для зажжения свечей памяти во время Дня памяти жертв Холокоста в Белом доме[95]. Я стоял менее чем в трех метрах от президента и видел слезы в его глазах. Я уверен, что он не ломал комедию. Это было искреннее чувство. Так почему же он настаивает на поездке в Битбург? Я скажу вам. Экономика дошла до предела, национальный долг очень велик – всего этого он не может изменить, так что я думаю, что президент просто хочет остаться в истории. Он хочет запомниться чем-то революционным. Прибавьте к этому то, что на последних муниципальных выборах канцлер Коль потерял много голосов, а муниципальные выборы в Германии предшествуют парламентским. Битбург – это определяющий для итогов выборов регион. Из десяти девять раз голоса жителей Битбурга были отданы партии-победителю. Господин Коль также видит, что президент не очень разбирается в истории, и хочет этим воспользоваться. Он видит, что президент не знает не только европейской истории, но и граждан своей собственной страны».

У Фарбера снова зазвонил телефон.

«Зигги, – сказал новый слушатель, – я думаю, вы перебарщиваете, вы слишком раздуваете эту историю. Рейган – хороший человек. Он просто ошибся. Вот и все. Никакого заговора не существует. Не приписывайте ему низкие мотивы. То, что вы делаете, не идет на пользу еврейскому народу».

Зигги покачал головой. Радиослушатели ничего не понимали. Они не улавливали связи между «ошибкой» Рейгана и ее последствиями для будущего всего человечества.

«Я искренне надеюсь, что вы правы, а я ошибаюсь, – сказал он собеседнику, – но ваше мнение разделяют немногие. Я считаю президента Рейгана очень хорошим человеком. И если бы он не был таким хорошим человеком, я бы так не расстроился из-за этой трагической ситуации. От дурного человека я бы и не ожидал иного. Но так не ведет себя лидер великой нации. Когда президент заявил, что эсэсовцы, похороненные на этом кладбище, в той же степени жертвы Гитлера, что и узники концентрационных лагерей, когда я это услышал – понимаете, с тех пор это вообще не вопрос веры. То, что сказал президент, ужасно. Будем надеяться, что Всевышний отведет эту черную тучу и вновь засияет солнце. Я очень бы этого хотел».

Это был самый эмоционально заряженный радиоэфир за всю двадцатипятилетнюю радиокарьеру Фарбера.

«Зигги, – сказал он, – что-то скажете напоследок?»