Непокорные

– Закончилась. По какой причине закончилась ваша дружба, госпожа Милберн?

Грейс посмотрела на свои руки.

– Моя мать заболела, сэр. Скарлатиной.

– И какое отношение это имеет к обвиняемой?

– Они с матерью…

– С Дженнет Вейворд?

– Да, они с Дженнет пришли лечить мою маму.

– Не могли бы вы рассказать суду, чем же закончилось лечение?

Грейс посмотрела на меня, а потом ответила, так тихо, что мне пришлось напрячься, чтобы расслышать.

– Моя мать умерла, сэр.

14 Вайолет

Вайолет раздумывала, что надеть.

Отец сказал, что после завтрака они пойдут стрелять по тарелкам с Фредериком. Вайолет не любила стрельбу. Она точно никогда не стала бы стрелять в то, что летает по-настоящему (даже Отец понимал, что лучше не просить ее об этом), но в любом случае, выстрелы пугали птиц на деревьях. Кроме того, она постоянно переживала, что выстрел, предназначенный для тарелки, попадет, например, в вяхиря. Вайолет любила вяхирей с их красивым оперением и нежным воркованием. Она и сейчас слышала, как они радуются новому дню.

Ей было интересно, нравятся ли птицы и животные Фредерику так же, как ей. При мысли о Фредерике с его обжигающим взглядом у нее защекотало в животе. Она одновременно боялась и жаждала встречи. В прошлом году в одном из учебников Грэма она вычитала о магнитных полях, и теперь ей казалось, будто у Фредерика есть собственное магнитное поле и оно притягивает ее, как прилив.

Можно было бы поговорить с ним сегодня. За завтраком или пока они будут стрелять. Но захочется ли ему с ней разговаривать? Да, ей было шестнадцать, но она до сих пор ощущала себя ребенком, и – хуже того – она и выглядела как ребенок. При виде своего отражения в зеркале Вайолет нахмурилась. Она надела шершавые твидовые юбку и пиджак и жесткие броги. Юбка с пиджаком были слегка великоваты (няня Меткалф заказывала все на размер больше, обещая, что Вайолет «дорастет»), и оттого она сама казалась еще меньше.

Ее волосы рассыпались по плечам блестящими темными волнами. Ей хотелось бы знать, как собрать их в элегантный шиньон или даже закрутить с помощью бигудей – как у современно выглядящих женщин, которые улыбались с рекламных фото в отцовских газетах, но лучшее, что у нее получалось, – неуклюже сплести косу. В таком виде она выглядела на двенадцать.

Сдавшись, Вайолет собралась спускаться, но прежде убедилась, что мамино ожерелье надежно укрыто под блузой. Отец даже не подозревал, что это ожерелье все еще у нее. Когда Вайолет было шесть, он как-то приказал няне Меткалф забрать его у нее (к счастью, няня сжалилась над рыдающей подопечной и вернула его). Сейчас Вайолет задавалась вопросом, было ли отцу больно видеть это ожерелье?

Она чуть было не положила в карман перо, но передумала. Вдруг Отец увидит? Это было слишком рискованно. Поэтому она просто ненадолго прижала перо к носу, вдыхая густой маслянистый запах со сладким привкусом лаванды, а затем спрятала его обратно в тайник – в книгу братьев Гримм.

Вайолет до сих пор не могла взять в толк, зачем было выцарапывать на стене это слово – Вейворд. Почти до часа ночи она искала по всей комнате еще какие-нибудь зацепки, но, кроме пыли и мышиного помета, ничего не обнаружила. Если Вейворд – это девичья фамилия мамы и если именно она выцарапала ее, Вайолет не могла понять, зачем ей это понадобилось. Неужели когда-то это была мамина комната? Вайолет полагала, что мама должна была делить комнату с Отцом… хотя сама мысль о том, что в этом промозглом, драпированном тартаном пространстве могла находиться женщина, казалась какой-то неправильной, как малиновка, выводящая трели не в то время года.

Когда мама была жива, Вайолет спала в детской; она была слишком маленькой, и сейчас, конечно, не помнит, как использовали тогда ее нынешнюю комнату. Зато она до сих пор помнит, как ей было тоскливо, когда ее перевели сюда из детской после случая с пчелами. Помнит, как скучала по большим створчатым окнам, по тихому ритмичному посапыванию Грэма по ночам. Ее новая комната была самой маленькой во всем Ортон-холле, а стены были выкрашены в густой желтый, напоминающий ей цвет жареной селедки.

Однако со временем эта комната стала для нее такой же привычной, как собственное тело, – наклонный потолок, умывальник со сколотой эмалью и обтрепанные шторы (тоже желтые). Она считала, что знает каждый сантиметр своей комнаты. Она даже предположить не могла, что все эти годы комната хранила от нее какие-то секреты. Вайолет чувствовала, что комната будто предала ее.

Может быть, расспросить об этой комнате слуг? Но ей вспомнилось, как миссис Киркби уклонилась от ответа на вопрос про фамилию матери. Слуги явно что-то скрывали от нее.

Вайолет была в этом уверена.

На завтрак миссис Киркби превзошла саму себя: сервировочный столик был уставлен почти довоенным количеством еды – серебряными блюдами с печеными бобами, яичницей, почками и даже беконом. (Вайолет посетило ужасное подозрение, что последний был получен из одной из свиноматок – мясистой и умной, которую она научила откликаться на кличку Джемайма.)