Непокорные

Я думала, что хорошо разбираюсь в людях только потому, что знала, как забинтовать раны и сбить лихорадку. Но я ничего не знала о том, что происходит между мужем и женой, о том, что заставляет женщину забеременеть. Я знала о мужчинах только то, что рассказывала мне мама. Ребенком я всегда удивлялась, когда какой-нибудь мужчина приходил к матери лечиться. Удивлялась большому росту, низкому голосу, мясистым рукам. Исходившему от него запаху. Пота и силы.

Листья потемнели и начали опадать. Воздух снова стал бодрящим. Однажды, отправившись на рынок за мясом и хлебом, я увидела у прилавка со свиными потрохами женщину, из-под чепца которой выбивались рыжие завитки. Грейс.

Я не могла подойти к ней посреди площади, у всех на глазах. Я отошла подальше, пока Адам Бейнбридж завернул ей два свиных сердца и положил их в домотканую сумку, свисавшую с ее плеча. Я купила хлеб, краем глаза наблюдая за Грейс. Затем она двинулась по дороге в направлении фермы мужа, а я пошла за ней следом, держась в нескольких шагах позади. Деревья по обеим сторонам дороги без листьев выглядели сурово; намокшие после ежедневных дождей листья под ногами отсвечивали красным. Грейс поплотней закуталась в шаль.

Я начала было думать, что Грейс не слышит моих шагов, потому что она ни разу не обернулась. Но когда впереди меж деревьев уже показался дом Милбернов, она обернулась.

– Зачем ты за мной идешь? – Из-под чепца выбилось еще больше рыжих прядок, и на их фоне ее лицо выглядело бледным, как молоко.

– Я шесть лун видела тебя только издалека, – ответила я. – Я увидела тебя на рынке и… Я хотела убедиться, что с тобой все в порядке. Здесь никого нет, можно говорить свободно.

Услышав мой ответ, она рассмеялась, но смех не затронул глаза.

– Я в порядке, – сказала она.

– Ты не…

– Я не была тяжела снова, если это то, о чем ты хотела узнать. Несмотря на старания Джона.

Ее взгляд помрачнел. Я подошла к ней поближе, чтобы посмотреть, нет ли на ее лице синяков, как раньше.

– Ты ничего не увидишь, – сказала она, будто прочитав мои мысли. – С того времени как… Мэри Динсдейл поинтересовалась в церкви, почему у меня разбита губа. Теперь он осторожничает и не бьет меня по лицу.

– Ты думала о том, что я сказала тебе той ночью? – спросила я. Грейс ответила не сразу. Когда она заговорила, то смотрела не на меня, а на небо.

– Мужчина в самом расцвете сил и с таким здоровьем, как у Джона, не может просто так упасть и умереть, Альта, – сказала она. – Доктор Смитсон сразу распознает яд. Болиголов, белладонна – они поймут, что ты была причастна. Никто в деревне не разбирается в травах лучше тебя. Они повесят тебя. Повесят нас обеих. Мне все равно, буду я жить или умру, но я не хочу, чтобы на моей совести была смерть другого человека. Даже твоя.

С последними словами Грейс повернулась, чтобы уйти.

– Постой, – сказала я. – Пожалуйста. Мне невыносимо знать, что ты страдаешь… Я могу что-нибудь придумать, какой-нибудь способ, чтобы меня не раскрыли…

– Я больше не хочу говорить об этом, – бросила она через плечо. – Иди домой, Альта. И держись подальше от меня.

Я не пошла домой сразу, как она просила. Я стояла и смотрела, как ее невысокая фигура исчезает за деревьями. Немного погодя над домом Милбернов появилось облачко дыма. Я вздрогнула. Похолодало; на лицо и шею начали падать ледяные капли дождя. Тогда я пошла, и шла, пока не добралась до дуба, на который тогда забралась, чтобы понаблюдать за их домом. На этот раз я не стала забираться на него. На верхних ветвях, будто часовые, сидели вороны, и их хриплые крики, полные боли, вполне могли быть моими собственными.

41 Вайолет

Пять дней. Вайолет переживала, что могла ошибиться, считая, сколько раз солнце садится и снова встает. В этом доме время текло по собственным правилам. Здесь не было зовущего ужинать гонга, не было мисс Пул, требующей просклонять десять французских глаголов за десять минут. Большую часть дня Вайолет проводила в саду, слушая птиц и насекомых, пока солнце не красило в красный листья растений.

Она представляла, что уже почти свободна.

Почти.

Ночью она спала, крепко сжимая в руке перо Морг, и ей снилась мама.

Мама. Элизабет Вейворд. Вот от кого Вайолет досталось второе имя. Ее наследие. Она шептала ее имя вслух, как заклинание. Так она чувствовала себя сильнее, набиралась храбрости для того, что собиралась сделать.

На пятый день ветер ревел и задувал во все щели, раскачивая ветки платана; казалось, что листья пляшут.

Вайолет процедила настой на кухне. С помощью двух пустых консервных банок она отделила золотистую жидкость от вымокших лепестков, пахнувших гнилью. Приготовившись и разобрав постель, Вайолет выпила настой. Он был густым и едким и обжег ей горло. На глазах выступили слезы. Она легла, и, слушая ветер, сотрясающий стены коттеджа, стала ждать, когда придет боль.