Непокорный алжирец

— Тунисцы шум поднимут!.. Да уж если, чёрт побери, дело на то пошло, чей он вообще, Тунис этот? Кто ему дал независимость? Разве мы не имеем права снова стать хозяевами положения, если они начнут зарываться? Имеем! А поступи мы так, и для Марокко наука, и для других. Я слышал, русские снова доставили в Касабланку два парохода оружия. Для кого оно? Ясно, для алжирцев!.. Мы сами подрываем свой престиж! Вместо того, чтобы показать нашу силу, суём вчерашним рабам костыли под мышки и пытаемся вывести их на настоящую дорогу, а они, простите, гадят нам на стол! Повторить бы пару раз Сакиет-Сиди-Юсуп[9], тунисцы сразу обрели бы разум! А мы всё миндальничаем. Ведь даже пустяковую операцию нельзя сделать, не замарав в крови скальпель!

Скрестив на груди руки и привалившись к спинке дивана, генерал с удовольствием слушал Сулье, одобрительно кивая головой. Да, у Ришелье были верные единомышленники, на которых можно положиться в любом, самом серьёзном деле. Один такой полковник Сулье стоит доброй дюжины других! Ах, молодец полковник, ах, молодец!..

В гостиной послышался громкий смех Абдылхафида. Круглое, массивное лицо Шарля заглянуло в приотворившуюся дверь кабинета.

— Не решить одним махом всех мировых проблем, Фернан!

Генерал встал, протянул руку Сулье.

— До свиданья, дорогой полковник! Ждите в пятницу. Если не будет неотложных дел, приеду обязательно. Ждите!

2

Под вечер погода внезапно переменилась. Со стороны моря надвинулась чёрная косматая туча, кругом потемнело, засверкали молнии, загремел гром, и гроза обрушила на окрестности потоки воды. Пронеслась она так же быстро, как налетела, но светлее не стало. Темнота, сгущавшаяся всё больше, чёрной пеленой легла на землю, стерев очертания домов, цветов, деревьев… Наступил вечер.

Шарль Ришелье вышел на балкон. Мешковатую домашнюю одежду он сменил на новый, с иголочки, чёрный вечерний костюм от первоклассного портного. Брюки были узкие, чуть укороченные, пиджак без единой складочки облегал спину и скрадывал живот, тщательно отутюженная белая накрахмаленная сорочка, серебристый галстук и остроносые туфли — всё было современно, элегантно, по последней моде.

Время подходило к восьми, вот-вот съедутся гости. Две гостиные на первом этаже ярко освещены: горят все люстры, торшеры, бра. Из одной, чтобы вместить побольше гостей, вынесли почти все диваны и кресла, оставили лить несколько стульев — для дам. На стене, против входной двери, висела картина, изображавшая вступление французов в Кабилью[10] и доставшаяся Шарлю в наследство от деда. Картина была ничем не примечательна, очевидно, её написал какой-то безвестный художник-баталист, но Шарль дорожил ею словно шедевром мирового искусства. На других стенах размещались портреты предков Ришелье, вплоть до прадеда Жюля — сухонького старичка с пышными седыми усами и колючим взглядом из-под кустистых бровей — точь-в-точь как у Фернана Ришелье, и Шарль всегда указывал гостям на это сходство. В другой гостиной у длинного стола, уставленного фруктами, кондитерскими изделиями, всевозможными холодными закусками и бутылками всех размеров и форм, священнодействовали официанты.

Гулко, с тройным перезвоном, гостиные часы пробили без четверти восемь. Шарль покинул балкон. Эти дни он коротал в одиночестве, семья его с месяц назад уехала в Париж, старший сын был женат на дочери испанского биржевика и постоянно жил в Мадриде. По натуре Шарль был человеком общительным, сегодняшний приём он предвкушал с удовольствием.

С улицы донёсся шум подъезжающих машин, а в гостиной никого кроме Шарля не было. Он поманил толстым, как разваренная сарделька, пальцем официанта.

— Скажи генералу: прибыли гости. Не думает ли он спуститься вниз?

Но улыбающийся Ришелье вместе с Абдылхафидом и дамами уже входили в гостиную. Услышав последние слова Шарля, он извинился:

— Прости!.. По радио передавали последние известия из Парижа.

Первым пожаловал начальник таможенной конторы со своей худенькой, болезненной на вид дочерью. Шарль поздоровался с ними и представил присутствующим. Широко, вразвалку вошёл высокий худой господин, чем-то напоминающий Бен Махмуда. Это был городской судья…

С улицы донёсся звонкий смех, оживлённые голоса.

— Идёт свита его величества Жерар Первого! — подмигнул Шарль кузену.

Появились три нарядно одетые женщины, все в драгоценностях и золоте. Особенно много дорогих украшений было на той, что шла впереди — крупной черноволосой жене Жерара. По выражению одного журналиста, она вообще не нуждалась в драгоценностях. Её престиж в обществе не стал бы меньше, даже нацепи она на себя ржавое железо вместо золота. Ведь она же мадам Жерар — неизменная спутница и советчица мсье Жерара!