Непонятные

Палачи воткнули ему в рот кляп, накинули на шею петлю.

Хан покосился на главного военачальника и главного визиря, поняв его безмолвный вопрос, они тихо ответили:

— Еще много…

Перед ханом поставили закованного в цепи Бердаха.

— Пой перед смертью, если, конечно, можешь! — произнес главный визирь.

— Конечно, могу! — Бердах был слаб и измучен, но держался гордо. — Когда над землей нависает беда, воды уходят в глубину… Когда над мужчиной нависает беда, он и его судьба оказываются в руках глухонемого… Сейчас и над моей землей, и над народом моим спустились мрак и горе! Об этом я и спою песню! Слушайте все!

Вьюга нас мучила, вьюга слепила,
Ветхую юрту мою повалила,
Черными тучами небо закрыла,
Кто мне ответит, лето придет ли?

Хан вытер платком лицо и руки, с ненавистью посмотрел на Бердаха, потом обратился к главному визирю:

— Завтра! Этого будем наказывать завтра, вместе с другими! Завтра он всем нам, при всем народе, объяснит, какого лета он ждет!.. Убрать его!.. Теперь объявляйте, кому последуют наши милость и награды!

Главный визирь сделал шаг вперед, в руку ему сунули бумагу. Он начал читать с выражением, громко.

— «…По велению щедрейшего и справедливейшего из всех ханов мира — великого Сеидмухамеда — самым преданным и верным военачальникам и биям, которые подавили бунт, поднятый богоотступником Алакозом, которые подняли славу Хорезма на недосягаемую высоту, восстановили мир и спокойствие, из ханской казны выделяется для награды тысяча девятьсот двадцать два тилля… Из них выдать: Ерназару-кенегесу и Саипназару-мангыту — по пятьдесят тилля каждому! Сотнику Мухамедкариму — тридцать тилля, Адил-бию из рода ктай — двадцать пять тилля…»

Когда он добрался до имен тех, кому хан жаловал по десять золотых монет и менее, хан остановил его:

— Хватит! Остальных будем награждать завтра! Здесь, на этом же месте, до обеда! После обеда будут наказаны остальные смутьяны и предатели!

Ерназар-младший и Саипназар приблизились к хану и пали перед ним ниц. Их примеру последовали и те, чьи имена уже успели прочесть по ханскому фирману и чьи не успели. Длинной унылой чередой тянулись они к хану и касались лбами ковра у его ног.

Хан рассеянно наблюдал за ними и вдруг встрепенулся, будто вспомнил о чем-то важном, но нечаянно забытом.

— Где мать Алакоза?

Палачи засуетились и вскоре перед ханом предстала Кумар-аналык. Он прищурился, силясь лучше разглядеть ее.

— Да она ли это? — выразил хан сомнение.

— Она, наш великий хан, она! — подтвердил главный военачальник.

Кумар-аналык посмотрела хану прямо в глаза, и тут он понял: она!

— Какое имеешь ко мне дело, хан? Может, хочешь просить о чем-нибудь? Если так, сойди ко мне, спустись со своих высот! — Кумар-аналык поправила выбившуюся прядь волос. — И прикажи убрать от меня эти костыли! — она повела взглядом на палачей, которые держали ее.

Палачей как ветром сдуло. Кумар-аналык была едва жива, и все-таки она сделала два шага вперед. Все замерли от леденящего душу ужаса и любопытства.

— Ерназар-кенегес, — с особым ударением промолвил хан, — подойди ко мне!

Ерназар-младший, пошатываясь, приблизился к хану. Поступь у него была как у глубокого старика, которому уже не подвластны его руки и ноги.

— Освежи-ка в памяти, напомни матери преступника, где ее внуки…

— Старший внук посажен на кол… Младшие обезглавлены у нее на глазах!.. Внучки проданы, а полученная за них выручка пошла на нужды нукеров, наш великий хан!

— Где жена Алакоза? — безмятежно продолжал хан.

— Отдана в собственность Мамыт-бию, наш великий хан!

— Да, этот Мамыт-бий своего не упустит! Скажи ему — рога у коровы из меди, он и ее возьмет в жены! — изволил пошутить хан. Окружающие согласно закивали.

— Где юрта Алакоза? — допрашивал хан кенегеса.

— Сожжена дотла, наш великий хан! Место, где она находилась, сровняли с землей и залили водой!

— Что, старуха, скажешь на это?

— От гнилой головы — гнилые семена! Что посеял, то и пожнешь, безумец!

— Она, наверно, изголодалась, потому и несет чушь. Сошла с ума! Кто посмел оставить женщину голодной? Накормить ее. Пусть досыта наестся, прямо чтоб у меня на глазах!.. — Голос хана сорвался на визг, он потерял свое ханское величие.

Кумар-аналык была похожа на одинокое степное дерево, уцелевшее, выжившее вопреки всему и оттого особенно сильное и крепкое. Ее кипенно-белые седые волосы слегка трепал ветерок. Кумар-аналык выпрямила стан, высоко подняла голову в ожидании нового испытания, новой муки. Она подхватила подол своего длинного платья — видно, не хотела, чтобы ей что-то мешало идти навстречу опасности, навстречу беде.

— Эй, старуха, пока тебе приготовят еду на золотом блюде, я покажу тебе главного твоего ворога! Ты сама определишь ему кару!

Словно собаку на поводке, палач подтащил Шонкы и повалил перед нею на колени. У Шонкы на шее была петля.

— Он застрелил твоего сына!

— Ты? — вырвалось у Кумар-аналык.

— Пощади меня! Не вели казнить! — Шонкы пополз к ней на коленях.