Непонятный роман

– А если ты не можешь сдавать экзамены, как ты тогда МГУ закончил?

– С одними тройками.

– А как ты туда поступил?!

– По олимпиаде.

– О боже…

– Да, действительно, как я уже начинаешь говорить. А это «о боже» я взял у Сони. После девятого класса в родной деревне я поступил в хороший лицей в Иркутске. Сестра меня туда отправила. Поступил, потому что экзамены туда тоже были как бы в форме олимпиады. Как я благодарен олимпиадам! Потому что если бы не они, я бы сейчас в самом лучшем случае работал учителем русского и литературы в родной школе. То есть, не работал, меня бы давно и сразу уволили. За опоздания, прогулы и пьянку, которая, собственно, и порождает опоздания, прогулы и…

– Это ты сейчас о чем?

– Подхожу к теме олимпиад.

– А ты разве уже вытянул карточку, на которой крупно написано «ОЛИМПИАДЫ»? Что-то я не вижу такой карточки! Где она? Где?!

– Ну спокойно. Ладно, давай сыграем в вашу непонятную игру.

– Чем она непонятная?

– Почему карточки разного цвета?

– А тебе не все равно?

– Цвет карточек в играх обычно что-то значит, даже я знаю.

– Бумага только такая была, подарочная, оберточная, разная! Ее и нарезали. Белой бумаги нет в офисе. Просто нет! И цвет карточек ничего не значит.

– А зачем ты тогда сказал, что они разного цвета?

– Потому что они разного цвета!

– Но если цвет ничего не значит… Тогда карточек одного цвета должно быть одинаковое количество. Какая-то симметрия, порядок…

– Или ты берешь карточку. Или мы собираем технику, уходим, и ты продолжаешь давать это интервью самому себе.

– Ты напугал, конечно…

– Карточку.

– Да.

– Что?

– «ПШИК». Ну вот я как чувствовал, не хотел играть в эту вашу непонятную игру.

– Я аж вспотел… Дай коньяка. И рассказывай про пшик!

– Кстати… Я прямо сейчас придумал, представь: олимпиада по даванию интервью?..

– Ты был бы всегда первым, потому что был бы там всегда один. Давай. Пшик.

– Ну, что. Лет с двадцати до тридцати я бухал. А потом перестал. Сегодня – исключение в честь тебя. Все.

– Пацаны, у меня сегодня что-то происходит не только с глазами, но и с ушами. Я почему-то не слышу получасовой истории с перескакиваниями, ответвлениями, возвращениями к теме, уходами от нее еще дальше и, наконец, с непонятным, но все же красиво звучащим закругляющим концом. Вы ее слышите? Откуда она звучит? Я не слышу ее!

– Тяжелая тема потому что. А ты мог бы как настоящий журналист меня колоть, чтобы я рассказывал, а не карточки эти дебильные нарезать.

– «Колоть» тебя – все равно что эксгибициониста заставлять раздеваться на пляже для женщин, которые боятся даже одетых мужчин… Ты меня опять запутал в этих метафорах! Пшик.

– Тема непростая, можно сказать, это уже настоящий автофикшн. Кстати, я знаешь как придумал: если бы я писал такой сюжет, что двое близких друзей едут на машине и говорят об очень личном, я бы назвал это «Авто фикшн», именно через пробел написал бы. Специальная ошибка, как Соня этот мой прием называет. Новые смыслы иногда появляются от малейшего сдвига в…

– Пацаны, собирайте аппаратуру.

– Ну а что еще рассказать! Отец алкоголик. Я, что называется, творческая, нервная личность. Москва, филфак, общага, свобода – и понеслась.

– В студенчестве же все бухают?

– Да, но после обычно заканчивают. А у меня студенчество затянулось до тридцати.

– Кем был твой отец?

– Алкоголиком.

– Что он был за человек?

– Я его совсем не помню. Помню только разговоры, как он поехал с мужиками в тайгу за шишками и черникой, но в тайге начал пить и ничего не собрал, и мужики потом насыпали ему полкуля шишек, чтобы он вернулся домой не с пустыми руками. И глазами. Или как однажды деревенская шпана его пьяного палками пригнала домой. Разбили ему лицо, ну, ничего смертельного, но вот это «пригнали палками» помню. И надеюсь, что это я тоже себе придумал. Но хотя тогда уже непонятно – зачем я это придумал.

– Как он умер?

– Пьяный замерз ночью зимой. Вот когда палками не пригнали, видимо.

– Сколько тебе было?

– Семь лет, кажется, да, я в первый класс пошел. Да, похороны помню: мой класс привели к нам домой, типа прощаться. Помню, как молча они стояли с портфелями и испуганно смотрели на гроб. И как мне было стыдно после этого идти в школу.

– Почему стыдно?

– Ну потому что у всех все более-менее нормально, а я вот такой, не как все. И дома у нас было не очень. Ну, мне всю жизнь, когда кто-то, даже близкий, приходит ко мне домой, кажется, что у меня дома не очень. С тех пор вот и кажется. И мне казалось, что надо мной все будут смеяться за то, что у меня умер отец, еще и так нехорошо умер. Я, видимо, настолько его не знал, что его смерть считал не горем, а чем-то, чего нужно стыдиться. Да это даже не стыд, а обычное невротическое чувство вины за то, что от тебя никак не зависит.

– Ты его ненавидел?

– Нет, конечно, ты что. Я его просто не знал. Единственное чувство – чувство вины. Тоже такая классическая эмоция алкоголика.

– Но над тобой ведь не смеялись?

– Нет, конечно. Вообще все после этого как-то проще стало.

– Ты помнишь скандалы, разборки?