Непонятный роман

– Боюсь, но так, нормально. Боялся бы по-настоящему, если бы она собралась в Израиль.

– Мы с Таней тоже думаем, но насчет Германии.

– Этого я тоже боюсь.

– Почему?

– Если все уедут, то кто останется?

– Да не уедут все. Даже мы с тобой не можем сначала уехать из леса, а потом вернуться в него.

– Вот этого я всю жизнь и боюсь. Что сначала надо будет уехать, а потом придется вернуться. Возвращаться – вообще самое лучшее, но для этого надо сначала уехать. А это всегда тяжело.

– Мысли Ивана опять пошли.

– Потому я и уговариваю тебя съездить, чтобы потом испытать удовольствие вернуться. Путь важнее цели. Поиск ценнее клада.

– Так, все. Здесь встанем. Успокоимся и подумаем, что делать дальше.

– А что ты машину почти на дороге поставил? Загони ее поглубже в кусты.

– Я сейчас тебя загоню поглубже в кусты. Что делать будем?

– Что? Пойдем искать.

– Что искать?

– То, что сначала поехали искать. Мы вернулись в начало пути.

– Ты поехавший?

– А что? Ты посмотри, место самое подходящее. Вроде лесок, но и город близко. Забор какой-то непонятный бетонный. Тропинка, и вон арматура торчит, как та, об которую я тогда ботинок порвал. Пошли. Все равно до вечера мы в Москву не попадем.

– Да почему до вечера?

– Потому что утро иногда наступает совсем не тогда, когда ты его ждешь.

– Все, я правда в последний раз с тобой езжу.

– Ты же знаешь, все так говорят – «в последний раз».

– Ладно, пошли опять в лес, там безопаснее. А как ты собрался искать?

– По ощущениям, по приметам. Бутылки, бумажки, пачки из-под сигарет.

– А найдем опять коньяк или орешки.

– И то хлеб.

– Кстати, вот что-нибудь поесть бы найти.

– Я не хочу, у меня бухло, наоборот, отбивает аппетит.

– Я рад за тебя. А я бы поел чего-нибудь.

– Орешки остались, пощелкай их.

– А как их щелкать, ты говорил?

– Не как семечки, а поперек. Но я сам никогда не умел, просто расковыривал их.

– Еда, которую нужно еще расковыривать…

– Я с детства привык, что еду нужно добывать.

– Вот я, кстати, всегда удивлялся: вроде унылый подмосковный лесок, а на пятьсот метров вглубь зайдешь – и уже какая-то сказочная тайга.

– Не, тайга не сказочная, в смысле не страшная. А тут опять сказочный лес, да.

– Вот, кстати, насчет «сказочный»: знакомые рассказывали, что находили случайно у себя в подъезде. А чтобы так, канонично, в лесу случайно найти и украсть чужой клад – не думал, что может такое быть.

– Ну, ты знаешь, что я сейчас скажу, да?

– Да. Но ты же все равно скажешь.

– Могу не говорить. Могу про девушек рассказать.

– Про каких?

– Про своих. Когда мысли страшные, я всегда начинаю о женщинах думать.

– Так ты про девушек или женщин хочешь рассказать?

– Могу и о тех, и о тех. У меня их, оказывается, много было. Это мне Соня потом объяснила. Видимо, чтобы мне совсем грустно не было оттого, что женился.

– Давай остановимся на чем-то одном.

– В общаге была общая кухня на этаже. Кирич мне там объяснял, какие пельмени лучше жарить, а не варить.

– Ты же про девушек хотел? А, ты подходишь к этому.

– Да.

– Только можно, пожалуйста, без кулинарных метафор.

– Слушай, давай машину хотя бы листьями забросаем. Она же у нас каршеринговая, платить потом за нее.

– Сейчас тебя листьями забросаю.

16:49 «Крейцерова соната»

– Я тоже женился в тридцать пять и тоже на Софье. А до тридцати пяти – тоже пьянство и разврат, конечно.

– Так про пьянство или про разврат ты сейчас хочешь?

– Сейчас про свадьбу, ты же спрашивал.

– Таак. Значит, ты женился как Толстой?

– Не совсем. Я недавно снова перечитывал «Крейцерову сонату». Страшное произведение, конечно.

– Напомни вкратце нашим зрителям сюжет.

– Ну какой там сюжет. Человек, больше всего в жизни любивший женщин и плотскую любовь, в старости лишился ее, но не разлюбил.

– Кого?

– Любовь. Именно плотскую.

– Оок.

– И тогда от обиды и раздражения он написал, что плотская любовь – это плохо. А женщины главное зло.

– А, ты про самого Толстого.

– Конечно.

– Мне кажется, ты упрощаешь. А как же тонкость чувств, сложность переживаний, всякие оттенки, свойственные русской классике?

– Мне кажется, ты просто не читал.

– Я прочту обязательно. Я так понимаю, через «Крейцерову сонату» ты подходишь к своей свадьбе.

– Нет. Просто грустно стало от этой «Сонаты». Видно, как он хочет этой плотской любви, этих женщин, которых с таким омерзением описывает. «Эти голые плечи, руки, почти груди». Вот что, по-твоему, значит «почти груди»?!

– Я думаю, по смыслу там «почти голые груди». Как бы сокращенно.

– Нет! Это именно часть женской груди́, где уже начинаются гру́ди! Я прямо вижу это место, а значит, и он видел! А ты видишь?

– Сейчас нет. Вообще да.

– И он мучился страшно оттого, что в старости мог видеть и осязать эти «почти груди» только в воображении. И мстил им этой «Крейцеровой сонатой». Как бы говорил ею: смотрите, они плохие, плохие, потому что мне их больше нельзя. Как все завязавшие люди, осуждал то, с чем завязал. Я боюсь превратиться в такого чувака, который осуждает бухло и меланхолию. То есть то, с чем я завязал.

– Не думаю… Хорошо, я прочитаю обязательно эту «Сонату». Но уже пора переходить к вашей свадьбе.