Читаем Непонятный роман полностью

– Давай. Я согрелся уже.

– Откуда у тебя еще один коньяк?!

– У меня с собой был… Я не хотел тебе сначала говорить. Но я подумал, что холодно будет. И когда ехал к тебе, зашел в «Пятерочку». И оказался прав.

– Тот первый тоже твой был?

– Не, тот я честно нашел при тебе. Кстати, орешки же еще есть. Будешь?

– Да подожди со своими орешками. Меня волнует GPS. Надо вернуться к началу оврага, откуда мы зашли в лес. И теперь пойти уже нормально. Условно говоря, почти от машины. А GPS показывает, как будто нам до того места… Ну очень много идти. Сейчас я телефон перезагружу.

– А потому что не надо картам верить. Я всегда вам говорю.

– Кому – вам?

– Тебе и Соне. Она тоже картам верит. А потом ходим с ней непонятно где.

– А кому верить надо? Тебе?

– Мне тоже, конечно, не всегда надо верить. Но сейчас я чувствую, что идти надо туда. По ощущениям.

– Можно я все-таки картам поверю? Не хочу тут до утра ходить по твоим ощущениям. Все, понятно вроде. Пошли. Давай свой второй коньяк.

– Орешки тоже бери.

– Как их щелкать надо? Как семечки?

– Не. Поперек.

– Покажи.

– Я не могу. У меня зубы.

– Зубы, глаза, что у тебя еще?

– Ощущение, что идти все-таки надо туда.

– Да я уже не знаю, как реагировать на твои ощущения. Правда, что за «единороги» там были?

– Да просто воображение разыгралось. Дай глотнуть тоже.

– Понемножку только пей.

– Да ладно. Может, еще найдем.

– Я надеюсь, мы найдем все-таки то, что ищем.

– Нормально все будет. У меня ощущение хорошее появилось.

– Вкусные орешки.

– А у тебя талант их щелкать. Хочешь, расскажу, как я в тайгу за шишками ездил?

– Эти из тайги, что ли?

– Эти я не знаю, откуда. А обычно в тайгу за ними ездят.

– Ну расскажи, пока идем.

– Боюсь, сейчас расскажу, ностальгия набросится…

– Главное, чтобы единороги опять не набросились. Тайга – это типа такого леса?

– Не, ты что, она совсем другая!

– Тише только говори.

5:43 Первый единорог

– Почему на тебе сейчас майка с единорогом?

– Ты второй коньяк принес. Даже я не откажусь.

– Единорог: почему он здесь?

– Это моя манифестация наивности.

– Объясни.

– Наливай.

– Так, а на закусь что?

– Варенье.

– Варенье я спрятал. «Нутелла» где твоя?

– Ушла.

– Куда?

– На закусь.

– А как ты без ложки?..

– У меня с собой, оказывается, была ложка, в рюкзаке случайно завалялась. Ну и пока ты ходил за второй бутылкой, я первую добил… Под «Нутеллу».

– Оок. Давай тогда с шоколадочкой.

– Давай.

– Единорог.

– Да. Меня часто упрекают в наивности. В излишнем оптимизме. В инфантильной доверчивости к миру и к людям. И вот, мои оппоненты иногда в шутку называют меня единорогом.

– Кто твои оппоненты?

– Любимая женщина.

– Так. А еще?

– Пожалуй, всё.

– Приведи пример.

– Ну допустим, кто-то поздравляет в соцсетях с днем рождения, и я радуюсь. А Соня потом объясняет: смотри, там же на самом деле сарказм. Ехидство. Едкое издевательство…

– Она прямо так и говорит?

– Ну не совсем так. Но мы же договорились интервью без мата.

– Так. Еще пример?

– Ну или гуляем по Лефортово. Там есть всякие непонятные места, которые выглядят как заброшенные. Такой вайб в целом у Лефортова. «Вайб» – так еще говорят?

– Тебе можно.

– Ну вот. Вайб. Трамвайное депо, со старыми еще трамваями. Романтика эта вся старомосковская. Над которой я, в свою очередь, посмеиваюсь. Хоть и люблю Москву – и старую, и новую. Москве же все идет. Она как идеальная женщина, которая может надеть любое случайное платьишко, купленное на бегу, за копейки, и у нее потом все спрашивают – а где ты купила это потрясающее платьишко?! Собственно, моя любимая женщина такая.

– Ты хотел привести пример наивности.

– Да. Идем по Лефортову, видим депо, я хочу зайти, она говорит, что нельзя. Подходит охранник и спрашивает: может, вам еще экскурсию провести? Я радуюсь: а можно?! Даже охранник смеется. А она потом называет меня единорогом.

– Любимая женщина в шутку называет тебя единорогом, и ты воспринимаешь это как упрек?

– Да.

– Я бы считал это комплиментом.

– Вот она тоже, кстати, так считает: все хоть сколько-то обидное надо на всякий случай воспринимать как комплимент.

– Выигрышная позиция.

– Мне кажется, это защита неуверенного человека от травмирующих оценок.

– А ты уверен в себе?

– Нет, конечно. Но я не прячусь от оценок в безусловном одобрении. Придуманном, как домик, о котором я уже говорил. Эта вся безусловная любовь…

– Наше интервью становится все больше похоже на сеанс терапии. За которую мне, напомню, не платят.

– Подожди, а умная колонка?

– Какая колонка?

– Умная. С которой можно бухать.

– Ну какая колонка, с кем там бухать. В этом выпуске снова, как встарь, будет сервис дешевых авиабилетов.

– Ностальгия и в каком-то смысле тоже романтика…

– Так, а чем тебе не угодила романтика?

– Ну смотри. Я же из деревни родом. И я рассказываю любимой женщине про кур, поросят, телят. И она их почему-то называет «друзья». И это все милота и романтика. А эту вашу городскую, псевдоинтеллигентскую, а по сути мещанскую эстетику я не люблю.

– Шоколадочка, я так понимаю, тоже ушла?

– Да, кстати.

– Ну что, пойду я опять за закусью.

– Побольше прямо всего бери.

– А ты тут пока рассуждай про романтику.

– Эстетику.

Перейти на страницу:

Похожие книги

12 великих трагедий
12 великих трагедий

Книга «12 великих трагедий» – уникальное издание, позволяющее ознакомиться с самыми знаковыми произведениями в истории мировой драматургии, вышедшими из-под пера выдающихся мастеров жанра.Многие пьесы, включенные в книгу, посвящены реальным историческим персонажам и событиям, однако они творчески переосмыслены и обогащены благодаря оригинальным авторским интерпретациям.Книга включает произведения, созданные со времен греческой античности до начала прошлого века, поэтому внимательные читатели не только насладятся сюжетом пьес, но и увидят основные этапы эволюции драматического и сценаристского искусства.

Александр Николаевич Островский , Иоганн Вольфганг фон Гёте , Оскар Уайльд , Педро Кальдерон , Фридрих Иоганн Кристоф Шиллер

Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги
Женский хор
Женский хор

«Какое мне дело до женщин и их несчастий? Я создана для того, чтобы рассекать, извлекать, отрезать, зашивать. Чтобы лечить настоящие болезни, а не держать кого-то за руку» — с такой установкой прибывает в «женское» Отделение 77 интерн Джинн Этвуд. Она была лучшей студенткой на курсе и планировала занять должность хирурга в престижной больнице, но… Для начала ей придется пройти полугодовую стажировку в отделении Франца Кармы.Этот доктор руководствуется принципом «Врач — тот, кого пациент берет за руку», и высокомерие нового интерна его не слишком впечатляет. Они заключают договор: Джинн должна продержаться в «женском» отделении неделю. Неделю она будет следовать за ним как тень, чтобы научиться слушать и уважать своих пациентов. А на восьмой день примет решение — продолжать стажировку или переводиться в другую больницу.

Мартин Винклер

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века