Непонимание (СИ)

- Спокойно. Давай будем присматриваться к Биллу, к тому, как он ведет себя с той или другой девушкой, как он разговаривает, пытается ли оказать знаки внимания. Давай получим доказательства! У тебя нет ровным счетом никаких поводов для того, чтобы сходить с ума. Вот когда увидишь своими глазами, когда точно будешь знать, что у него кто-то есть, тогда и бесись на здоровье. Чего ты нервы-то раньше времени тратишь? А вдруг зря? Тогда все твои выходки типа сегодняшней драки окажутся напрасными.

Том вздохнул и кивнул головой, соглашаясь.

- Буду держать себя в руках.

Ага, как же… Нет, друг, я с тебя глаз не спущу, я тебя знаю. Тебе дай только повод, будешь головой о стену биться, не жалея стены. А, в принципе, и повода не надо. Эх, Том, псих он и в Африке псих.

- Добро пожаловать, проходите, вытирайте ноги! – Завопил повеселевший Каулитц, когда мы переступили порог его комнаты. Он стащил рюкзак с плеча и швырнул его в угол в кучу разного барахла. В сумке что-то жалобно звякнуло.

- Скорее нужно вытирать ноги, выходя из твоей комнаты, - пробормотал я, примериваясь, куда бы встать, чтобы ни на что не наступить. – Ты живешь на помойке.

- Эй, я убираюсь в своей комнате! – Возмутился Том, снимая толстовку, украшенную серо-зелеными разводами от пыли и травы. – Мать заставляет… Сама-то она давно сюда не заходит.

Друг засмеялся и, преодолев комнату скачкообразным маневром, развалился на кровати. Кровать у Каулитца вряд ли предназначена для сна, по крайней мере, я бы на ней спать не стал. Да что там – и садиться-то на нее страшно. Одеяло скомкано в кучу и высится на кровати горкой, простынь собрана, в некоторых местах выпуская наружу матрас, а в других свисая до пола, комок неопределенной формы, бывший когда-то подушкой, первоначальная белизна наволочки которой давно затерта елозаньем по ней дредов Каулитца.

Я редко бываю в доме Тома, а если и бываю, то стараюсь не заходить в его комнату. Хаос, царящий в ней, выводит меня из равновесия, сеет иррациональную тревогу и дискомфорт в душе и голове. Мне постоянно кажется, что весь этот бардак, все вещи, которыми завалено пространство спальни, того гляди поднимутся вверх и начнут кружить вокруг меня небольшим, но, тем не менее, разрушительным для психики подобием торнадо. Письменный стол и тумбочка были заставлены самым разнообразным хламом, который только можно себе представить: кипа разъезжающихся альбомных и тетрадных листов, исписанных почерком Тома – тщетные в виду неодолимой лени и легкомыслия Каулитца попытки сочинять мелодии, рисунки, в подавляющем большинстве своем на агрессивно-сексуально-озабоченную тему, разноцветные баночки и бутылочки из под коктейлей и лимонадов, конфетные фантики, обертки от шоколада, какие-то маленькие фигурки… Где же он хранит учебные принадлежности? Может, в ящиках стола? Отодвигаю один и тут же задвигаю. Судя по содержимому, учебой там и не пахнет… На спинку стула грудой навешаны шмотки Тома, футболки и худи всевозможных цветов и оттенков, на кресле у двери – море дисков, некоторые в потрескавшихся или сломанных коробках, без обложек, поцарапанные, затертые. Через всю спальню протянута бельевая веревка с прицепленными на нее кепками – в Новый год даже гирлянду вешать не надо. Стены пестрят глянцевыми мускулистыми афроамериканцами с золотыми фиксами на зубах и не отягощенными моралью девушками в нижнем белье такого покроя, что я чувствую, как у меня начинают гореть уши от стыда. Пола у комнаты будто и нет вовсе – он полностью, без единого намека на ковер или линолеум, покрыт разным мусором, грязной одеждой, ботинками, скомканными бумажками, все хрустит, трещит и пружинит под ногами. И над этим ужасом, как король на троне, на своем ложе возвышается хозяин спальни, закинув руки за голову и качая ногой, всем своим видом показывающий, будто это помоечное место – земной рай.

- Бл*, Густ, чего ты там топчешься? Проходи уже. Не бойся, тараканов у меня нет.

- Откуда мне знать? – Язвительно ответил я, щурясь на ухмыляющуюся физиономию Тома.

- Ну, я вон позавчера пиццу оставил на столе, до сих пор ни одного жука в ней не копошится.

Я покосился на засохший кусок и сглотнул.

- Том, ты когда-нибудь слышал такое слово «гигиена»?

- Гигиена? Это что? А, знаю – это детеныш гиены! Взрослая гиена, она так громко ржет, а маленькая гиена так тоненько – «Ги-ги! Ги-ги!».

Каулитц схватился за живот и затрясся от смеха.

- Идиот…

- Да брось, Густ, здесь зона, свободная от условностей и правил!

- Здесь зона, опасная для жизни и здоровья людей.

- Ну тебя… Я тут песню сочинил, хочу, чтобы ты заценил ее.

Я жалостливо заскулил – мои мучения еще не кончились! Если с музыкой этот бард как-то справлялся, то с текстами у него были очевидные и серьезные проблемы. Впрочем, от творческих порывов стихосочинительная несостоятельность Тома не останавливала.