Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

— А ты не думал, что можешь оказаться для него таким же твердым, как та стена? Стене же ничего не было. Вы оба сделаны из плоти и костей… только движут вами совершенно разные духи. Твое неоспоримое преимущество в том, что ты в последнее время не распадаешься изнутри. — Маркус разорвал покрытый шоколадом «медвежий коготь» и окунул половину в кофе. — И вообще. Я ни разу не слышал и не видел ничего, что заставило бы меня думать, будто они способны оказать хоть какое-то сопротивление. К тому же они явно не испытывают к телам, которые занимают, ничего, кроме презрения.

— Тогда почему бы тебе не снять его оттуда самому? — спросил я.

Маркус затолкал пропитавшийся кофе кусок теста в рот.

— Они ведь и на месте сидеть не будут. А я — ты только не удивляйся — двигаюсь не так уж и быстро, и не сказать чтобы тихо.

В разговор вклинилась Фиби:

— Есть еще один вероятный фактор. — Она явно была в команде гиком. Мне подумалось, что Фиби из тех, кто таскает с собой в туалет ноутбук. — Я тут провела исследования, показала кое-каким людям фотки с кляксой, которые сделала Лорелея, и… есть теория, что, когда они решают взять самоотвод вот так, нарушая законы физики, им кто-то помогает. Они не просто разбегаются и прыгают. Их еще и тянут. Они сосредотачиваются на чем-то, обладающем значительной массой, — хрестоматийном неподвижном объекте, — происходит что-то вроде всплеска положительного и отрицательного зарядов, а потом… — Она резко хлопнула в ладоши. — Но, как я уже говорила, это лишь теория.

Лорелея называла их духовным эквивалентом антиматерии. Когда такие частицы сталкиваются, они не просто разрушаются. Они аннигилируют. Обнуляются.

Маркус наклонился поближе ко мне.

— Тебе разве не хотелось когда-нибудь попробовать свои силы против чего-то большего, чем простой человек? Ты бьешь его, он бьет тебя, один из вас побеждает, другой проигрывает, потом вы обнимаетесь по-братски — и чего вы добились? — Он выглядел так, словно почти мне завидовал. — Сынок… тебе выпала возможность присоединиться к невеликому числу людей, боровшихся с ангелами и демонами. Неужели ты и впрямь откажешься от такой возможности?

— Я думал, это как раз демоны должны быть мастерами искушения.

Маркуса это развеселило.

— Что они такое? На самом деле? — спросил я. — Я спрашивал у Лорелеи, но она мне сказала, что ты объясняешь это лучше всех.

— Она мне льстит. — Маркус устремил на меня взгляд расфокусированных глаз; лицо его было круглым и умиротворенным. — Меня убедили в том, что они — осколки Большого взрыва.

Я моргнул.

— Неожиданно услышать, что священник из южных баптистов верит в такие вещи.

— Вот поэтому я и бывший священник, — сказал он.

При попытке это осмыслить мозг выворачивался наизнанку, во всяком случае, до того, как подействовал кофе. Но, слушая Маркуса, я осознавал, что он прав, — сложно представить себе ничто, из которого вдруг возникло все, если это ничто не было чем-то иным, нежели то, что мы называем пустотой. Так вот, допустим, что ничто хочет только оставаться ничем. Разорви его на части с невообразимой мощью расширяющейся вселенной, разбей его на первобытные осколки — и, возможно, по прошествии огромного времени эти осколки обретут самосознание, точно так же, как материя, подчинившаяся силам, которые объединили химические элементы в аминокислоты, потом в белки, молекулы, клетки, амеб и, наконец, в существ, способных любить и убивать.

Допустим, что так и случилось, и назовем эти осколки демонами. Почему бы им в таком случае и не смотреть на нас — тех, кто упорядочивает, создает, строит и множится, — как на злейших врагов?

Фиби застучала клавишами ноутбука, после чего развернула его ко мне. На экране шло слайд-шоу из фотографий, которые могла бы сделать — но не делала — Лорелея. В основном на них были засняты мрачные, одинокие фигуры в декорациях, лишенных цвета и жизни. Иногда попадались пары, еще реже — группы, но все они обитали в руинах, которые создали мы.

На фотографиях были обозначены даты и места: Нью-Йорк. Торонто. Лондон. Эдинбург. Рио-де-Жанейро. Мехико. Будапешт. Копенгаген. Москва. Джакарта. И даже окраина антарктической станции Мак-Мердо. И так далее, и так далее. Иногда освещения и стабилизации объектива хватало, чтобы запечатлеть их черты. Иногда мне хотелось, чтобы их не хватило. В какой момент лицо перестает быть лицом?

— Оно закончилось? Скажи мне, когда оно закончится, — попросила Фиби. — Я уже с трудом заставляю себя на них смотреть. Понимаешь? Они…

Я понимал.

— Их находят по всему миру люди, которые знают, что искать, — сказал Маркус. — Ты ведь представляешь, как выглядит хоккейная клюшка? — Когда я сказал, что представляю, он кивнул: — Тогда ты представляешь себе, на что похож график случаев их наблюдения за последний десяток лет.

Он медленно повел указательным пальцем вбок, а потом, присвистнув, резко вскинул его вверх.

— И вы хотите пообщаться с одним из них, — сказал я.

— Все это что-то значит, — ответил он. — Но как мы узнаем что, если не спросим у них?