Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

Чувства захлестнули Таннера, он не мог видеть, не мог слышать. Он совершил ошибку. Он всегда совершал эту ошибку.

Таннер не поднимался с пола, но все равно чувствовал себя так, словно рухнул на него. Его кости растворились, его мысли больше ему не принадлежали. Существовал человек по имени Таннер, и существовали создания, которых прославляли и боялись как богов, а он очутился где-то посередине. Он ощутил ход мыслей твари, почувствовал вкус ее голода, ухватился за корни ее страха. Он растянулся на многие мили. Он растянулся на световые годы.

Но основа держалась.

А потом…

Равновесие.

Таннер парил. Валяясь на полу, вдавленный в бетон, Таннер парил. Однако он не превратился в Вала, беспомощного и неуклюжего. Бог не захватил его; это он захватил бога, и оставалось только вспомнить, зачем тот ему нужен. Он процарапывался назад сквозь время и пространство. Несколько минут назад, несколько эпох назад его отчаяние было таким ясным.

Его пальцы согнулись, его руки снова были способны цепляться, он снова был способен оттолкнуться от пола.

Когда Таннер понял, что может доверять глазам, он обернул молнию вокруг выступа на теле бога и затянул ее туго, как удавку, не обращая внимания на острые зубчики. Это была опухоль размером с язык, и она с треском поддавалась молнии, как ни один другой материал, который ему раньше приходилось пилить, но становилась тем прочнее и волокнистее, чем глубже он врезался. Однако сила Таннера была даже больше его целеустремленности. Если их бог и осознавал, что от него отрезают кусок, его это не беспокоило. Таннер накормил его собой, и было справедливо, что бог ответит ему тем же, ведь он мог поделиться гораздо большим. Когда Таннер отпустил его, бог уполз обратно — возможно потому, что человек ему уже наскучил.

Но тот кусок, который он оставил после себя… он до сих пор менял окраску. Теперь он был цвета изуродованной руки Таннера.

Быстрее, пока мысль не взяла верх над импульсом. Традиция поедания частиц своего бога существовала почти столько же, сколько и зубы.

Таннер чуть не упал, но вспомнил, что у него есть ноги и ступни, и воспользовался ими. Поднимаясь, он восстановил равновесие и выпрямился со всей непокорностью первой обезьяны, когда-либо попытавшейся ухватить луну. Он был первобытным и развитым, диким и святым, голодным и насытившимся. Он не знал, сколько это продлится, и сможет ли он после этого восстановиться. Но пока что у него были руки, и по сравнению с ними сталь казалась такой хрупкой. С остальным он разберется, выбравшись из клетки.

Уймись, новичок. Ты не сможешь разогнуть прутья.

Да ладно? Скажите это прутьям.

То, на что в это мгновение были способны руки Таннера, даже не было главным его оружием.

Нет, его главным оружием было знание. Потому что существовал человек по имени Таннер, и существовали создания, которых прославляли и боялись как богов, и он снова мог отличить одно от другого.

Они были вовсе не такими, какими казались своим прислужникам.

* * *

Будущее ставило передо мной два вопроса.

Как я могла вернуться к нормальной жизни после того, что сделала сама, и того, что мы с Бьянкой сделали вместе?

И согласно каким таким бредовым стандартам я вообще могла назвать свою жизнь нормальной?

Я не хотела к ней возвращаться. Снова. Если предположить, что в будущем нас не ожидала карточка «Отправляйтесь в тюрьму», то мне нравилось, во что превращается моя жизнь под крышей Бьянки. Такой вариант я еще не пробовала, и он работал.

Я не думала о ее доме как о месте преступления. Мне легко было не вспоминать о том, что я сделала в ванной, что Бьянка сделала в столовой. Хотя мы все еще ждали, пока до нас докатится взрывная волна из Лас-Вегаса, это место казалось мне… очищенным. В нем не было призраков. У него снова был потенциал. Конечно, одна жизнерадостная девочка, которой-было-уже-почти-пять-лет, время от времени спрашивала, куда делся ее папочка, но, судя по всему, неплохо воспринимала его отсутствие. Тем более, что к ним переезжала лучшая в мире тетушка — ну разве не классно?

Однако мне нужно было забрать кое-какие частички прошлого, подвязать кое-какие концы. Я не могла до бесконечности копаться в шкафу Бьянки, пытаясь найти там одежду, которая подойдет и мне. Сырья на нас с ней ушло примерно одинаковое количество, только придали ему разную форму.

Поэтому я и вернулась в Брумфилд, в дом, который делила с Валом, впервые за… охренеть, за восемь дней. У меня была робкая надежда на то, что все пройдет гладко. В последний раз он пытался до меня дозвониться утром понедельника, когда я ехала в Вегас, а это могло означать, что я для него, как и он для меня, уже в прошлом.