Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

Мы обрезали веревку и втащили ее в комнату, а потом покромсали на мелкие кусочки, чтобы Рони больше никогда не пришлось по ней переправляться. Часть кусочков мы выбросили в окно — вниз, на землю, и наверх, на крышу, — а все остальное спрятали. Я знал, где спрятать что угодно.

Я знал, где спрятать Рони, когда мне принесли завтрак, и мы разделили его пополам, хотя для двоих он был слишком мал. Я знал, где спрятать ее, когда пришла учительница, чтобы Рони могла слушать так, чтобы не слышали ее. Я не знал только, где ее спрятать, если кто-то придет ее искать. А они придут, я был в этом уверен. Неважно, что дверь на мой этаж заперта на несколько замков. Они все равно придут. Потому что знают, что со мной что-то не так.

Но этот день, пока он длился, был лучшим днем в моей жизни.

В промежутках между играми мы подходили к окну и прислушивались, а под конец дня к дому соседей подъехала машина. Всех, кто из нее вылез, я знал по присланной Рони фотографии, включая того, что был в середине.

Я взял бумагу и карандаш.

— Ты все еще хочешь, чтобы я это сделал? Фокус с головой?

Мы смотрели, как они приближаются, и я снова радовался тому, что я не девочка, потому что представить себе не мог, чтобы меня так сбил с толку простой вопрос.

— Нет, — наконец прошептала Рони. — Я не могу это сделать.

Кажется, я помнил, каково это.

Они пришли меньше чем через час, но еще до этого мы услышали, как ее зовут, и увидели, как они толпой идут в парк и возвращаются обратно. В конце концов раздался звонок в дверь — громкий, гулкий колокольный бой, который было слышно даже наверху.

Время пришло.

И теперь я знал, где ее спрятать. Это должно было сработать. Я был в этом уверен. Я рассказал Рони, как это можно сделать, и на этот раз она не заплакала.

Сначала я нарисовал себя, с точностью до мельчайших подробностей, потому что это была самая важная часть фокуса. Потом я немного подождал, пока мы смотрели друг на друга, ведь теперь я знал, что люблю ее, хоть и не понимал, как кого; говорить было больше не о чем, и мы просто слушали, как приближаются голоса и шаги, пока в замках не защелкали ключи, — и тогда Рони закрыла глаза и кивнула.

Я вернулся к бумаге, сосредоточился, отрешившись от всего остального.

И врисовал Рони в себя.

Когда я поднял взгляд, она исчезла.

* * *

Это случилось очень давно, в доме, который я почти не помню, если не считать каждого квадратного дюйма верхнего этажа и вида из окон. Его уже снесли.

Но у нас получилось, и мы с невинным видом переждали поиски. Им не было нужды переворачивать все вверх дном. Даже на целом этаже не так много мест, где можно спрятать человека. Кажется, к этому времени они уже немножко меня побаивались. Есть то, что ты знаешь, и то, о чем ты подозреваешь, и то, чего ты не знаешь, а они сообразили, что почти ничего обо мне не знают, и, должно быть, решили, что безопаснее будет не слишком допекать меня расспросами.

Я чувствовал, как Рони шевелится внутри меня, но вскоре она уснула, как засыпаешь, когда рядом с тобой человек, которому ты доверяешь.

Мы долго ждали — недели, затем месяцы, — пока не сойдут на нет поиски и подозрения.

— Ты готова выйти наружу? — спрашивал я время от времени.

— Еще немножко, — отвечала Рони. — Здесь хорошо. Здесь очень, очень хорошо.

Она никуда не торопилась. Поэтому я спрашивал ее все реже и реже.

А потом в этом уже не было смысла.

Почему мои родители, так часто ошибавшиеся во всем, что меня касалось, оказались правы в одном: в том, что однажды я вырасту из фокусов с бумагой? Я даже не знаю, когда именно это случилось. Это просто случилось, и, хотя рисовал я лучше, чем прежде, мои рисунки так и оставались на бумаге, пустые, безжизненные и неподвижные.

Должно быть, я извел уже целые леса в попытках вспомнить, как я это делал, вернуть то, что когда-то казалось таким простым, чтобы вырисовать ее из себя. Но итог всегда один и тот же. Еще один комок бумаги, еще один завиток пепла.

И все же она близко, настолько близко, что я почти могу коснуться ее.

Вот только голос ее теперь доносится из такой невообразимой дали.

Вечные, с самой среды

Поначалу казалось, что это будет весело; собственно, поначалу это и было весело.

Мама и папа разрешили ему не ложиться спать подольше и дождаться новостей, потому что любому, у кого были мозги, хватило бы одного взгляда в окно, чтобы понять: снег в ближайшее время не перестанет. Возможно, он будет идти всю ночь. Ведущий прогноза погоды всего лишь это подтвердил, а между тем под ним, по самому дну экрана, проползали названия школ — Джейкоб и не подозревал, что их на свете так много.

Но ему была интересна только одна.

Увидев ее, он завопил от чистейшего, безудержного счастья, и родители велели ему утихнуть, пока он не разбудил сестру, однако ведущий подсластил эту пилюлю известием о том, что снегопад продлится два дня.