Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

Атависты служили ключами. Будь они животными, растениями или минералами, атависты служили спусковыми крючками. Служили всегда. Будут служить всегда. В одной зарождающейся Вселенной, и в следующей, и через десять Вселенных после нее, и через триллион Вселенных тоже.

Как, должно быть, их существование оскорбляло тех, кому хватало высокомерия называть себя богами. И как я любила их за это — потому что могла.

Только представьте — они были бесконечно старше даже самых старых богов, потому что превосходили само время. Бьянка была всегда. Броди был всегда. Всегда были медведь, и птицы, и наша памятная скала… и все они были атавистами. Самыми древними созданиями во Вселенной и полной противоположностью богов — скромными, состоявшими из земли, и воды, и воздуха, и дерева, и камня. Они рождались в новых обличьях, которые помнили старые обличья, и ничего на свете не желали так, как вернуться в породившую их пустоту, потому что лишь в потенциале они достигали идеала.

Неудивительно, что боги желали их убить, уничтожить, рассеять и распылить.

Вообразите себе, каково это — быть хозяевами вечности и при этом беспомощно наблюдать за тем, как твоя погибель блуждает по земле, ведомая собственной смертной волей. Или как она рассекает галактику полосами зеленого огня, которые сталкиваются друг с другом в экстазе единения. И каждый раз, когда знакомое только атавистам медленное притяжение сводило их в одном месте в больших количествах…

Критическая масса.

Бум. Пора начинать заново.

Пустота была единственным подлинным божеством. Пустота создавала. Пустота уничтожала. Пустота создавала вновь.

Как я и говорила, есть вещи, которых до усрачки боятся даже боги.

Я не могла ненавидеть их за это, потому что как бы боги ни были чудовищно жестоки и эгоистичны, они желали того же, чего и все мы, — продлить свое время. Я отказывалась их ненавидеть, ведь теперь я понимала, что это был бы еще один шаг к тому, чтобы подчиниться им.

Когда я снова начала ощущать землю, траву, сосновые иголки и крошечную ладошку, которая дергала меня за руку, и услышала голос, прилагавшийся к ладошке, вот что вызвало у меня глубочайшее омерзение: осознание того, что, пытаясь разорвать Великий Цикл, эти создания, желавшие стать богами, полагались на слуг, подобных Аттиле.

Они делали ставку на ненависть и только на ненависть — единственное качество, которое считали полезным. Они не пытались обратиться к любви. Они презрительно отвергали сотрудничество и альтруизм. Они ни разу не попробовали никого вдохновить на то, чтобы собраться вместе, взглянуть на проблему и спросить: так, ладно, как бы нам с этим справиться, чтобы всем стало хорошо?

Ничего подобного. Вместо этого они, должно быть, когда-то давно заглянули в человеческие сердца и решили, что стремление убивать — единственная константа, на которую они смогут полагаться в течение долгого времени. Убивайте ради нас, и вы получите награду. Верьте нашей лжи, и ваши желания исполнятся.

И обязательно расскажите об этом другим.

— У тебя что-то со щекой. — Это были первые слова, которые я смогла разобрать. — Тетя Дафна? Что у тебя со щекой?

Я ничего не чувствовала, но знала, о каком месте говорит Сорока. О том, на котором стояло клеймо.

Коснувшись пальцами щеки, я нащупала растущую дыру. И лишь потом заметила, как блестят в лунном свете чешуйки кожи, покидая меня и устремляясь к разлому в нашем мире. Всепоглощающая бездна была уже гораздо ближе, чем прежде, — в нескольких футах от нас, так близко, что я могла увидеть, как осыпались вниз деревья и стены из земли и камня, уменьшаясь до размеров песчинок, пока наконец не исчезали в мерцающей тьме вместе с вихрящимися каскадами пыли.

Я развернула Сороку, чтобы она не видела этого, и под грохот рушащихся гор и вой богов прижимала ее лицом к своей груди, не выпускала из объятий, пока могла.

И она верила мне до самого конца.

Нулевая фаза

Но пусть бы даже его уничтожила Вселенная, — человек все равно возвышеннее своей погубительницы, ибо сознает, что расстается с жизнью и что он слабее Вселенной, а она ничего не сознает.[8]

Блез Паскаль

Вот так и закончилась моя жизнь. Промелькнула как молния.

В конце всего, думая о сделанных мной выборах, я обнаруживаю, что какая-то мелочная часть меня хочет верить, будто каждый вариант бессмыслен точно так же, как и все остальные.