Непорочные в ликовании

Доллары да пистолет — ни то ни другое лучше бы было не видеть философу, сказал себе Ф. Дышать, рассуждать и мыслить, возможно, он предпочел бы в технике откровений, но присутствие философа, или вообще — постороннего, тому отнюдь не способствовало. А если и является в этом мире небывалое, так оно должно проговариваться шепотом или между делом, — сказал себе Ф.

— Ты тоже, — сказал Нидгу, — подозреваешь во мне то, чего на самом деле во мне нет.

10

Ванда вошла в застекленный вестибюль главного корпуса, довольно прилично сохранившегося с прежних благословенных времен.

— Здравствуйте. Вы к кому? — корректно спросил ее некий молодой человек, тут же подвернувшийся под руку.

— Ванда Лебскина. Школа Драматического Содрогания. К председателю Комитета, — сказала женщина.

— Вам было назначено?

— Да. На сегодня в послеобеденное время.

— Председатель принимает в центральном траурном зале, у него сейчас посетитель. Будьте любезны подождать несколько минут, я вас приглашу. Присядьте, пожалуйста, — негромким отчетливым голосом проговорил молодой человек, указывая на скамью возле прямоугольной колонны.

Ванда села на скамью. В вестибюле было опрятно и чисто, просторные коридоры вели в оба крыла здания — правое и левое, где также были траурные залы, меньшие размерами и более скромные убранством. Поодаль на скамьях сидели с прямыми неподвижными спинами прочие посетители, где-то были даже небольшие очереди, впрочем, в другие кабинеты, так что они совершенно не беспокоили Ванду. В углу зала была лестница, ведущая вниз, где располагались туалетные комнаты и два небольших зала для прощания, весьма строго — чтоб не сказать: сумрачно — отделанные; без окон, с низкими черными потолками и с тусклыми настенными электрическими светильниками.

Ванда старалась здесь все получше увидеть; когда я буду отсюда далеко, сказала она себе, возможно, я буду хотеть припомнить все это в мельчайших подробностях, вплоть до последнего блика на полу или на стенах. Стану ли я сожалеть о прошедшем? спросила она себя, нет, я не стану сожалеть, ответила себе тут же. Я всегда буду в моем настоящем, сколько бы мне ни осталось, сказала она себе еще. Хоть бы мне даже осталось всего несколько мгновений дыхания и света в глазах, я все равно буду в моем настоящем, сказала еще она. Но могу ли я верить себе теперешней? спросила себя Ванда, ей хотелось ответить утвердительно, она почти готова была отвечать утвердительно, но все ж таки отчего-то не торопилась отвечать. Значит, возможно, смыслом своим она будет не только в своем настоящем, но также и в своем прошедшем или в своем грядущем, ведь так?

— Председатель Комитета ждет вас, — сказал молодой человек, вежливо склоняясь над Вандой. — Я вас провожу.

Ванда встала и направилась за ним следом. Грудь женщины вежливо и сдержанно колыхалась.

Прежде она много думала и старалась представить, как она войдет сюда, должен ли шаг ее быть простым, или он должен быть полон достоинства, или — требовательным, или каким угодно еще, но он обязательно должен быть каким-то и, пожалуй, Бог знает каким; впрочем, все это были не те категории, которые поддаются анализу или описанию, и вот теперь она забыла все свои построения: она вошла, забыв мысленно взглянуть со стороны, каков был ее шаг.

Они были знакомы несколько лет — Ванда Лебскина и недавно назначенный новый Председатель комитета по культуре Игнатий Перелог.

Перелог встал из-за стола и шагнул навстречу Ванде. За спиною у него была стена из стекла, в отдалении чернел пустой и холодный лес с небольшою примесью темной мохнатой хвои. По залу расставлены были сосуды гигантские, керамические, причудливой формы с экзотическими растениями, пестролистными и диковинными. Здесь было много воздуха и пространства, и рабочий стол Председателя комитета Перелога и кресла для посетителей казались попавшими сюда случайно, зыбкими, ненастоящими.

— Ванда, Ванда, это ты — Ванда!.. — говорил Перелог, сияя, будто начищенная медаль на груди у ветерана. — Ты не поверишь, для меня всегда праздник, когда ко мне приходят люди искусства, подобные тебе.

— А я думаю, что ты должен нас всех ненавидеть, — отвечала Ванда тоже с приветливою улыбкой на лице. — Ходим мы всегда за одним… Проблемы у нас всегда одни.

— Когда у меня есть деньги, я готов отдать их любому, кто ни попросит, — любезно возразил Председатель, усаживая свою гостью и тоже возвращаясь на место. — Лишь бы он был талантлив. Но деньги, как ты знаешь, у меня бывают редко, — развел он руками с видимым сожалением. — В такие минуты я ненавижу себя за то, что я всего лишь чиновник, пускай и руководитель Комитета… И единственное, что я могу дать тогда вам, — это мою к вам любовь.

Ванда кивнула и помолчала мгновение, будто принимая или впитывая приветливые слова Перелога.

— Я так обрадовалась, когда узнала, что тебя назначили Председателем комитета… — говорила она.