Непосредственный человек

– Я про вообще. Не про нас с тобой.

Он вылез из машины. Вид и впрямь больной.

– Что ты тут делал, Рассел?

– Вас ждал. Больше часа просидел. Думал, может, поедем куда-нибудь выпить пива. Поговорим.

– Хорошо, давай.

Он уставился на меня, пытаясь понять, всерьез ли я соглашаюсь.

– Но сначала я бы хотел принять душ и переодеться, если ты не против.

– Еще бы.

– Поедешь к нам домой?

Он засомневался.

– Джули там?

– Возможно, но, скорее всего, нет. Думаю, она сейчас у себя дома. У вас то есть. Теперь, когда она сменила замки.

– Боюсь, я пока не готов к встрече с ней, – вздохнул он.

– Ты женат на ней, Рассел. Вам придется увидеться.

Похоже, информация про замки прошла мимо его ушей.

Он все еще пристально смотрел на меня. Поморщился:

– Вы правда так уделались, преподавая?

Он поехал следом за мной в Аллегени-Уэллс. Так каждый из нас провел пятнадцать минут в одиночестве. Рассел, возможно, потратил эти пятнадцать минут, соображая, разумно ли обращаться за советом насчет супружеских передряг к пятидесятилетнему мужику, убивающему уток и мочащемуся в штаны. Я же использовал поездку в одиночестве для того, чтобы поразмыслить о наихудшем, как мне кажется, изъяне моего характера – о том, что когда я сталкиваюсь с серьезными фактами жизни, с ее злобной мелочностью, с трагедией и отсутствием внятного смысла, ко мне так легко возвращается хорошее настроение. Тьма сделалась почти сплошной к тому времени, как мы добрались до Аллегени-Уэллс. Свет фар лишь царапал по наружной оболочке Пенсильванского леса на границе узкого хребта. Нетрудно вообразить, как в непроницаемой глубине леса рыщут волки, сбиваются в стаи, сужают круги, завывая и скрежеща зубами. Возможно, они уже так близко, что услышали, как я хихикаю.

Приняв душ и одевшись, я вышел на веранду и обнаружил Рассела в кресле, Оккам мирно сопел у его ног. Автоответчик телефона почти переполнился, зеленый огонек вспыхивал, как сигнал тревоги, но так не хотелось портить хорошее настроение – включать записи и выслушивать коллег. Большинство хотело просто поговорить о том, что произошло на кафедральном собрании, но черт подери, я тоже там был. Было бы интересно сопоставить их версии друг с другом и с истиной, но, откровенно говоря, не до такой степени интересно, так что я надел куртку и пристроился на веранде рядом с зятем. Волки, сужавшие круги в моем воображении, похоже, на что-то отвлеклись. Я понюхал воздух, проверяя, нет ли их поблизости. Ничего не учуял. Возможно, в душе я смыл с себя след, по которому они бежали.

Рассел сообщил, что пока я мылся, телефон звонил несколько раз. Я отмахнулся, разложил шезлонг. В холодильнике есть пиво, сказал я Расселу.

– Держи карман шире! – откликнулся он. – Я проверил.

– Точно?

– Точно.

Я призадумался.

– Джули пьет пиво?

– Конечно.

– С каких это пор?

– С шестнадцати лет, как все люди, – ответил Рассел. Зятьям нравится знать то, о чем их тести понятия не имеют. И делиться своими знаниями они тоже любят.

Вечер был неожиданно теплый. Не настолько, чтобы сидеть на веранде без куртки, но достаточно, чтобы мечтать о лете. Мы с Лили давно – за годы с тех пор, как построили свой дом, – привыкли таким способом привечать скорый приход лета: терпели легкое неудобство, причиняемое медлительной весной, подменяли реальность надеждами, зная, что наши дни движутся в верном направлении. Нынче ночью, согласно прогнозу, через Пенсильванию пронесется стремительный холодный фронт. Температура должна резко упасть, но к утру тепло возвратится.

Рассел заметил, как я ласково поглаживаю подлокотники шезлонга.

– Мы собирались купить мебель для веранды, перед тем как деньги кончились.

Я промолчал, и он осторожно продолжил:

– А если честно, скажите: вам нравится ваш дом?

– Я об этом особо не думал, Рассел. Пожалуй, да, он мне нравится. Нам тут неплохо жилось с тех пор, как мы его построили.

Будь с нами Лили, она бы пояснила, что я, как большинство мужчин, не склонен замечать окружающую обстановку. Но я действительно доволен тем, что мы построили дом, где много окон, вдоволь света. И рад, что мы построили его достаточно далеко от университета и меня не могут выдергивать на работу всякий раз, как кто-то забудет погасить на кафедре свет.

– Я спрашиваю потому, – продолжал Рассел, – что я мало что так ненавидел в своей жизни.

– Тебе противен мой дом, Рассел?

Зять уставился на меня в темноте.

– Мой дом, – уточнил он.

– Они идентичны, – напомнил я. – Похоже, ты оскорбил мой дом.

Расселу хватило ума не отвечать на подковырку.

– Я ненавижу сам дом, – перешел он к подробностям, – ненавижу мебель. Ненавижу даже все то, что мы собирались купить, если бы не кончились деньги.

– Дальше ты скажешь, что ненавидишь мою дочь.

Я ожидал поспешного возражения – и не дождался.

– Вот чего я не понимаю, – произнес Рассел.

Слова он выбирал аккуратно – тем лучше для него. Он знал, что я к нему хорошо отношусь, но не знал, как далеко простирается это доброе отношение. Хотел бы использовать мою благосклонность как козырь в своей игре, но боялся, что не выйдет. Или же дело было попросту в том, что приходилось говорить тяжелые вещи.