Непосредственный человек

— Отличные новости! — сказал я. — По утке в день — это значит, что мне придется убить всего четырех или пятерых, а у нас их там без малого тридцать.

Дикки счел это забавным и залился неумеренным смехом. Я оставался неумеренно строг. Если Дикки и смутился, обнаружив, что смеется в одиночестве, он ничем этого не обнаружил.

— Нет, честно, — сказал он, — вы для всех нас доброе дело сделали, Хэнк. Прошлой ночью — да, признаю, я готов был воткнуть вам в горло нож для колки льда, но чем больше я думал об этом, тем яснее понимал: мы можем это использовать.

— Нож для колки льда? — переспросил я. — В горло?

Ведь мы же сидим тут на кожаном диване Дикки в кабинете руководителя института высшего образования, так близко к средоточию цивилизации, как только можно оказаться, не перебираясь в университет получше.

Дикки как будто и не слышал.

— То есть сначала я осыпал вас всеми мыслимыми ругательствами. Я твердил: «Что этот так его хрум-хрум-хрум-хрум-хрум делает со мной?» — Дикки выдержал паузу, словно предоставляя мне возможность сосчитать «хрум» за «хрумом» и подставить на их место брань, дабы я вполне осознал, как именно он меня обзывал. — Но чем больше я думал об этом, тем яснее понимал: это забавно.

Поскольку Дикки Поуп никогда не проявлял ни малейшего чувства юмора, я мог сделать только один вывод: он вовсе не считает это забавным или разве что в том смысле, в каком было бы забавно воткнуть мне в горло нож для колки льда. Под этой маской Дикки, осознал я, все еще бесится.

— И вдруг я расхохотался, просто живот надорвал, это же так-перетак забавно. Из-за чего я переполошился? — спросил я себя. Из-за небольшого унижения? Небольшой неприятности с конгрессменом? Ну мы же все взрослые люди, верно?

Я счел это очередным риторическим вопросом, но, видимо, ошибся.

— Верно? — повторил Дикки.

— Абсолютно! — заверил я его.

— Итак, я сказал себе: надо это использовать. Всякая проблема содержит в себе решение. Это первое правило, которое усваивает каждый администратор.

— Сколько правил всего? — спросил я.

Я не так уж наивен, но могу играть эту роль.

Дикки пропустил мой вопрос мимо ушей. Игнорировать ехидные вопросы — вполне возможно, еще одно правило.

— И к тому же нельзя сказать, что у нас нет более серьезных проблем.

— Никак нельзя этого сказать, — согласился я.

— И раз уж мы об этом заговорили, — сказал Дикки так, словно новая мысль только что пришла ему в голову, — эта ваша буйная кафедра. Сколько жалоб уже накопилось?

— Только на меня? — уточнил я. — Или считая вместе с теми, которые подавали на Тедди, пока он заведовал?

Дикки пожал плечами, само великодушие:

— На обоих.

— Я сбился со счету, — признался я. — Пятнадцать? Двадцать? По большей части мелочные придирки.

— Придирки! — повторил Дикки и подался вперед, чтобы ткнуть изящным указательным пальцем в мое обтянутое твидом плечо. — Вот именно. Самое точное хрум-хрум слово для них. И профсоюз, который их вскормил, — такие же мелочные придиры, хоть вы со мной и спорите.

С этим ясно. Куда-то мы начали продвигаться. Дикки не стал бы произносить таких речей без предварительной подготовки. Вчера он решил выяснить, кто я такой — парень, которому он хотел бы воткнуть в горло нож для колки льда. Кем-то же я должен быть, так кто же я, черт побери? Он сделал пару звонков и узнал, что я выступал против представительства от профсоюза, когда по этому вопросу проходило голосование лет десять назад. Он, возможно, даже слышал, что я открыто и многословно критикую тот дух эгалитаризма, который растекся по университету с тех пор, как тут появился профсоюз. Или он уже какое-то время знает это обо мне. Может быть, прошлой осенью поинтересовался, кто такой, черт побери, Счастливчик Хэнк, пишущий в газету сатиры на университетскую жизнь. Может быть, этому Счастливчику Хэнку он бы тоже воткнул в горло нож для колки льда. В любом случае, раз он потрудился выяснить мое отношение к профсоюзу, он заодно узнал, что я человек непредсказуемый, слабое звено в команде. И хотел бы выяснить, насколько слабое звено. Стоит ли обзаводиться таким союзником?

— Все это ходит по кругу, — предпочел я ответить. — Любой академический профсоюз следует разогнать после первых пяти лет. — И прежде, чем улыбка Дикки чересчур широко расползлась, добавил: — А после следующих пяти лет разогнать университетскую администрацию и проголосовать за новый профсоюз.

— Как-то цинично, — пробурчал Дикки, словно уж чего-чего, а цинизма от меня вовсе не ожидал. — Вот я верю в преемственность и видение будущего.

— Видение будущего — что может быть лучше! — откликнулся я.