Непостижимая Шанель

На следующее лето Габриэль не поехала ни в Монте-Карло, ни в Биарриц, а сняла виллу в Мулло, возле Аркашона. Белый дом назывался «Ама Тикья». У стен сада плескалось море.

За два месяца, что она провела там, ее мало кто навещал. Дмитрия и Габриэль не тревожили в их одиночестве. Рыбачья лодка каждое утро отвозила их купаться. Возвращались поздно, пропустив час завтрака. Верный Жозеф и его жена Мари занимались домашним хозяйством. Габриэль привезла с собой собачью свору в полном составе.

Море, солнце, прогулки по окрестностям, что еще? Краткий визит близких друзей Дмитрия, князя Кутузова, его жены и двух их дочерей, которые прошлой зимой тоже жили в «Бель Респиро». Габриэль нашла Кутузову работу. Он будет одним из главных служащих ее торгового дома в течение пятнадцати с лишним лет. Но за исключением этого визита, помимо моря и купаний, ничего или почти ничего.

Такой отдых настолько был не в духе Габриэль, что надо отметить его исключительный характер. Это были самые долгие каникулы в ее жизни и единственные, которые она провела подобным образом. Впоследствии ее видели только на людных курортах, и дома, в которых она жила, где бы они ни находились, всегда бывали полны народу.

Кажется очевидным, что тем летом, под солнцем Мулло, Габриэль и Дмитрий довольствовались друг другом. Можно ли представить себе более странную пару? Дочь ярмарочного торговца-зазывалы, продолжавшего где-то во Франции расхваливать кумушкам свой товар, продавая с шаткой тележки подтяжки, носовые платки по два франка за дюжину, завязки для фартуков, полульняную ткань, и внук Александра II, племянник Александра III, кузен царя Николая II, он, чьи черты проступали в лицах, изображенных на марках, банковских билетах и монетах тех стран, где правили еще его родственники. Дмитрий был похож только на членов королевских фамилий.

Попытались они хотя бы все сказать другу другу? Рассказала ли она ему о своем убогом детстве, о смерти матери, о бросившем ее отце? А он, у которого мать умерла в родах, что он ответил ей? Что понимает ее, потому что в том же возрасте перенес похожее горе? Ибо в детстве на его долю выпали поразительные невзгоды.

Сосунком в кружевном платьице он запечатлен на первой своей фотографии на коленях у почти столетней великой княгини, своей прабабки, фотографу было поручено сделать семейный портрет, который занял бы почетное место в доме у всех Борисов, Кириллов, Павлов и Константинов императорского двора, поэтому он заставил младенца склонить головку к плечу царицы, его бабушки, Ольги Греческой, а поскольку полагалось, чтобы мать младенца, хотя и умершая, присутствовала на фотографии, в маленькую ручку Дмитрия всунули медальон с изображением усопшей. Никто и не подозревал, что через колечко медальона была пропущена длинная нить, которую держала невидимая няня.

Таким образом, все Борисы и все Кириллы России могли смотреть на документ, где был изображен сирота, чей меланхолический взгляд и печальные глаза будут потом так сильно волновать женщин, все Павлы и все Константины, из Греции или иных стран, с полным основанием могли сказать себе, что три великие княжны, несмотря на разницу в возрасте, одетые одинаково и с полным безразличием относившиеся к веяниям моды, ибо моде нет места там, где правит жесткий придворный этикет, будут заботиться о маленьком Дмитрии и заменят ему мать.

Ничего подобного не произошло.

Дмитрием занимались только няни.

Его воспитали молодые англичанки, у которых были молчаливые помощницы, тоже англичанки. Не злые. Только чуточку слишком строгие. Они говорили, что Санкт-Петербург — город, не подходящий для детей. Слишком много семейных обязанностей, великокняжеских приемов, слишком много полдников в обществе недисциплинированных кузенов, проходящих в полном беспорядке, а назавтра — весь день насмарку, и потом, эти прогулки в золоченых каретах до Зимнего дворца в сопровождении эскорта гусар, отвратительно! «Don’t get over excited, Dimitri…»[65] До пяти лет Дмитрий почти не слышал русской речи. И эти длящиеся бесконечно православные богослужения… Оглушительный трезвон колоколов, хоры, звучащие словно гроза, золотые одеяния и густые голоса священников, отправлявших службу, производили сильное впечатление на маленького Дмитрия. «Come on, child, behave, please…»[66] Все это дурно, дурно для детей. Но Нэнни Фрай и ее помощница Лиззи Гроув повторяли, что они все-таки любят Россию, и казались при этом искренними. Они любили ее, потому что именно здесь прищемили хвост этому пройдохе Наполеону — незабываемое событие, кроме того, Россия была родиной самовара, заключавшего в себе секрет приготовления хорошего чая.