Непостижимая Шанель

Едва закончилось лето, как Дмитрий Павлович отправился провести некоторое время в «Бель Респиро». Его сопровождал лакей. С темной январской ночи 1917 года, когда великий князь был арестован в своем дворце в Санкт-Петербурге, Петр с ним не расставался. Он уехал вместе с князем, когда генерал Максимович передал тому приказ царя. Немедленный отъезд — такова была плата за участие в убийстве Распутина, его отправили в ссылку. На Николаевском вокзале Петр видел Дмитрия в окружении жандармов, «которые все оправдывали преступление — о Россия!». Он видел, как тот вырывается из объятий великой княгини Марии, «его дрожавшей и находившейся в отчаянии сестры»[60]. Стоял пронизывающий холод, вихрился снег, и все думали, что оба путешественника обречены на гибель, тогда как царский приказ спас их. Все было просто, двухметровый, широкоплечий добряк-гигант с длинными волосами, Петр всегда был рядом. Начиная с 1905 года, с Царского Села. В то время, всего несколько месяцев спустя после убийства великого князя Сергея, Петр уже заботился о юном Дмитрии. Петр все понимал с полуслова, угадывал тревогу юноши, помогал ему надевать парадный мундир. Какой, однако, выдался год! И к чему парады? При том, что происходило… Но по приказу царя Дмитрий Павлович должен был представлять государю свой новый полк. Возникал вопрос почему. Он уже был полковником 11-го гренадерского Фанагорийского полка, и вот теперь его поставили во главе 4-го полка императорских стрелков. В четырнадцать лет! Потому ли, что здоровье престолонаследника было под угрозой и царь относился к Дмитрию как к сыну? Многие говорили, что это так. Тогда Петр одел Дмитрия, помог ему застегнуть портупею, повесить шпагу, затем стянуть подбородный ремень гигантской каски, увенчанной безжалостным, с расправленными крыльями орлом, опирающимся на когтистые лапы. Четырнадцатилетний мальчик, одетый подобным образом, что вы на это скажете… Господин Бергамаско, придворный фотограф, непременно хотел его сфотографировать. Затем Петр следил за Дмитрием взглядом, пока тот, в окружении своих огромных дядей, слегка подавлявших его, производил смотр полка, а потом, выглядя еще меньше рядом с громадными стрелками, проходил перед императором. В следующем году… Чего только не навидался Петр! В следующем году во время ежегодной церемонии освящения вод Дмитрий, вновь в парадной форме, был дежурным и стоял рядом с царем, тогда как Петр находился в первом ряду безымянного батальона выездных лакеев, конюхов, посудомойщиков, ламповщиков, садовников. Смехотворная церемония. Вместо того чтобы проводить ее как положено, в Санкт-Петербурге, перед Зимним дворцом, в присутствии многочисленной толпы, вместо того чтобы освятить воды Невы, император, живший затворником в Царском Селе, освятил воды бассейна. При этом присутствовали только несколько великих князей, охрана дворца, домашние и попы в золотых одеждах. Сверкающие кадила и евангельские речи возносились над стоячей водой, которую бороздили стайки красных рыбок.

Сколько трагедий, Боже великий… Частенько Петр спрашивал себя, как они оба сумели выкрутиться. И особенно Дмитрий. Уж ему-то досталось, этому юноше. Едва началась война, как его послали на прусский фронт с полком конной гвардии, и тут им с Петром пришлось свести знакомство с немцами. Грязное дельце… Из двадцати четырех офицеров их эскадрона шестнадцать остались на поле боя. Убиты… Потом… Потом они не без труда выжили после обрушившихся на Россию бед. Им пришлось бежать. На Запад они пробирались наугад, вслепую. Изгнание в Персию их спасло. Если бы Дмитрий не навлек на себя ненависть императрицы Александры Федоровны, его бы, конечно, уничтожили вместе с остальными.

И вот теперь у них обоих ничего не осталось, кроме этой дачи, где их принимали парижская портниха и прекрасно вышколенный метрдотель, который делал вид, что не замечает ни потрепанных костюмов, ни стелек из газетной бумаги, скрывавших дыры в башмаках.

Такого дома Петр никогда не видел. В его представлении дача — это была просторная постройка, с балясинами, большой верандой, с часами посредине фасада, как на вокзале, с царствующими хозяевами, массой прислуги, фруктовыми садами, огородами и привезенными из Швейцарии коровами — ничего похожего на виллу с черными ставнями. Но что за важность… Больше всего Петр ценил в Гарше сад и большой кедр, под которым он усаживался, поджидая хозяина. Оно было так красиво, это дерево, вздымавшееся над бескрайним горизонтом, посредине которого четко вырисовывались Париж и Эйфелева башня. Каждый вечер Петр садился под деревом и ждал. Дети Стравинских играли в саду. Он слушал их. Он их понимал. Ему бы хотелось, чтобы эти ссоры и эти игры никогда не прекращались. Дом, где дети говорили по-русски, какое благолепие… Петр чувствовал себя почти как дома.

* * *