С началом века вспыхнуло своеобразное безумие, затянувшееся надолго. Все свелось к реминисценциям. Начали с подражания Людовику XVI, после чего в моду вошли тафта по будням и праздникам, пастушьи шляпы и цветочные мотивы, бывшие в чести при дворе Людовика Любимого. Все — будь то мебель или литература, театр или светские увеселения — оказалось затронутым этим повальным увлечением. Во время импровизированных пикников все знаменитости Предместья собирались у маркизы де Соммери и пировали под деревьями в шляпах а-ля Помпадур, с напудренными волосами. Не устояла даже Сара Бернар… Она поставила самую скверную пьесу своего репертуара, лишь бы иметь удовольствие сыграть роль Марии Антуанетты в ничтожном творении Лаведана и Ленотра «Варенн».
Длинные юбки, громоздкие шляпы, узкие туфли, высокие каблуки — все, что мешало ходить и вызывало необходимость помогать женщинам передвигаться, успокаивало мужей, ибо в подобных туалетах они видели знак женской покорности. Раз их супруги по-прежнему не могли обходиться без них, значит, жизнь на вольном воздухе не подвергала их власть опасности. При любых обстоятельствах женщины были обязаны одеваться и вести себя так, словно были хрупким, драгоценным, требующим заботы и защиты предметом. Этой необходимости следовало подчиняться, ибо речь шла не столько о моде, сколько о привилегиях, не столько об изысках в одежде, сколько о признаке касты, столь же важном, как деформация ног, на которую обрекали женщин в Древнем Китае, или деревянный диск, вставлявшийся негритянкам в нижнюю губу. Туалеты модниц свидетельствовали об их принадлежности к определенному кругу, где свободы, дарованные прекрасному полу, имели свои границы. Было очевидно, что; украсившись сложными прическами, водрузив на головы дорогостоящие катафалки, где покоились, растопырив крылья, невинно убиенные птицы, светские женщины никогда не окажутся в числе тех, кто соблазнялся последними новинками, что они не позволят лорнировать себя в купальных костюмах, не станут выставлять себя напоказ на площадке омнибусов[13]
или носиться на велосипедах по Булонскому лесу.Лошади, только лошади.
Не существовало занятия, более для женщины достойного, не было спорта, лучше сохранявшего женскую загадочность. Наездники сходились в том, что было верхом неприличия требовать от женщин, чтобы они карабкались на сиденье автомобиля, тогда как в карету они могли сесть, не показав даже краешка лодыжки. Видеть женщину на лошади было еще приятнее, и амазонка становилась еще желаннее оттого, что длинная юбка доходила ей до каблуков.
Многие верили в то, что мотор — преходящее увлечение.
Хотя гаражи начали постепенно вытеснять конюшни, хотя в Париже уже смогли организовать распродажу трехколесных, четырехколесных велосипедов на бензине, обычных велосипедов, электрических машин, находившихся во владении некоего принца Империи[14]
, тем не менее светская женщина никогда не рискнула бы водить подобные механизмы. В аллеях парка, вдали от нескромных взглядов — куда ни шло… Но на публике? Как можно показаться на людях с открытыми икрами, в велосипедных штанах, то есть в одежде, практически запрещенной постановлением Министерства внутренних дел? Жертвой блюстителей порядка стали две молодые иностранки, барышни Баскез де ла Майя, осмелившиеся поставить свои велосипеды у дерева и сделать в штанах несколько шагов по лесу Сен-Грасьен. Префект Эра тут же сигнализировал об их недостойном поведении в дирекцию сыскной полиции.И штаны, и их владелицы показались подозрительными.
Сколь же велико незнание условностей у тех, кто по складу характера способен на риск! Самый простой способ бросить вызов общественному мнению — пренебречь им, о том не подозревая.
Габриэль Шанель, разумеется, не осознавала, сколь необычным было ее решение отправиться к портному из Круа-Сент-Уэна и просить его сшить по ее меркам брюки, — ему и во сне не могло присниться, чтобы женщина носила такие. С первой же встречи со скромной клиенткой, которая хотела, чтобы он скопировал галифе, одолженные ей конюхом-англичанином, портной понял, насколько эта посетительница отличалась от всех, кого он видел прежде.
Незнакомка не испытывала ни малейшего сомнения насчет уместности подобного костюма — дело в том, что она хотела сэкономить на паре сапог и вместе с тем садиться на лошадь по-мужски.
Это казалось немыслимым.
Пошив костюма для новой заказчицы оказался для портного таким же невероятным приключением, как то, что довелось пережить сорок лет назад молоденькой работнице с улицы Людовика Великого, когда она увидела, как два огромных кринолина с трудом протискиваются в ее мансарду… Графиня де Пурталес и принцесса Меттернихская открыли двору в Тюильри имя неизвестной модистки — Каролины Ребу.
Но в Круа-Сент-Уэне все произошло совсем по-другому, ибо скромный портной навсегда остался в тени.
В данном случае проявилась одна из черт характера Шанель — упорное нежелание признавать чужие заслуги и выдвигать кого-то другого, кроме себя.
Ничто не пугало Габриэль.