Непостижимая Шанель

С начала войны голосов простых людей не было слышно в Довиле. И вот в этом почти нереальном из-за своей роскоши мирке вдруг заговорили горожане и крестьяне, кучера фиакров, возчики, представители крепкой и казавшейся такой надежной человеческой породы. Они были свидетелями изменений в столице. Закрытые магазины, гражданские, занимавшиеся строевой подготовкой на эспланадах, газеты, состоявшие из одной страницы и ограничивавшиеся публикацией коммюнике, реквизированные такси и автобусы. Их засыпали вопросами. Их заставляли рассказывать о войне. Их слушали, словно арабских сказочников.

Так беспечный город осознал то, что готовилось: со своими пуалю и измотанными томми Жоффр переходил в наступление. Пришел его приказ: «Умереть, но не отступать». Для дам в длинных юбках началось нервное ожидание. Перевозящие подкрепление, трясущиеся по военным дорогам парижские такси вошли в легенду. Это была Марна: Париж был спасен.

Стада ушли вместе со своими пастухами. Без них стало пусто. О них жалели. Но надо было кормить солдат. В Довиле осталась привилегированная публика.

Дамы самого высокого происхождения осмелились тогда на то, о чем два месяца назад и не помышляли: они стали купаться.

Габриэль Шанель придумала для них весьма целомудренные купальные костюмы, в которых шаровары доходили до колен.

II Зазывалы

В середине октября Габриэль получила известие от своего брата Альфонса. Каллиграфический круглый почерк без единой помарки, который она хорошо знала, — послушные «а» и аккуратно уложенные в строку, словно яички в корзинку, «о». Каждая буковка выписана как положено — где тонким штрихом, где нажимом, — так писали все, кто, подобно Альфонсу, учился грамоте у сельского священника.

Будучи мобилизован, Альфонс писал сестре перед отъездом на фронт. Он отправлялся в 97-й пехотный полк, оставляя без всяких средств в севеннском поселке беременную жену Мадлену Бурсари и маленького сына. Их свадьба была отпразднована 17 ноября 1910 года в Балансе, и уведомления о ней были разосланы членам клана на поздравительной бумаге, обычно продававшейся на ярмарках. Габриэль, в то время начинающая модистка, сразу же поздравила своего дорогого Альфонса.

Четверо детей Жанны Деволь не теряли связи друг с другом. Писать Альфонсу, следить за его приключениями, такими же, как у Люсьена, поздравить его по случаю свадьбы — пока Габриэль не в состоянии была сделать больше. Она знала, что, едва достигнув возраста, когда они смогли работать, упрямец Альфонс и послушный Люсьен были помещены учениками к ярмарочному торговцу, что несколько лет назад они собирали кору на склонах горы Эгуаль, потом добывали уголь на одной из севеннских шахт. Братья Шанель расстались только в 1907 году, когда Люсьен завербовался в пехоту. Ему было восемнадцать лет, и он, хотя характера был миролюбивого, мечтал о карьере военного. Но через год его комиссовали, и он снова оказался без средств.

Тогда ему представились две возможности: отправиться на север к отцу, осевшему в Бретани, или пуститься в дорогу с Альфонсом, ставшим в Гаре «разъездным продавцом газет». Люсьен остановился на первом варианте. Он не был злопамятен. Приехав к отцу, он ясно показал бы папаше, что не сердится на него.

После смерти жены Альбер Шанель из трактирщика снова превратился в ярмарочного торговца. Родитель, которого Габриэль сделала сперва виноделом, затем «без вести пропавшим», перед этим наделив его судьбой человека, много путешествовавшего и добравшегося аж до Соединенных Штатов, чтобы сколотить там состояние, довольствовался тем, что священнодействовал на ярмарке в Кемпере. Все члены клана об этом знали. Всем было также известно, что он вновь принялся бегать за женщинами и что у него развилась явная склонность к выпивке. Но этих прегрешений было бы недостаточно, чтобы отлучить его от клана, если бы не другое.

Прежде всего он не заботился о родителях. Их приняла у себя, с помощью Адриенны, все та же тетя Жюлия.

Анри-Адриану Шанелю должно было стукнуть восемьдесят. Он жил теперь в Варенне, на Вокзальной улице, неподалеку от Костье. В пенсионном возрасте бывший крестьянин снова вернулся к прежним занятиям. Жители Варенна, видевшие, как он вскапывает огород, сжигает сорняки и ловит лягушек, и представить себе не могли, что он был ярмарочным торговцем. Для них старик был севеннским горцем, достойно доживавшим свои дни рядом с женой и дочерью, уважаемой госпожой Костье, супругой железнодорожного служащего.