Непостижимая Шанель

Односельчане сразу учуяли в нем важную персону.

В Вальроге к Шанелю относились как к настоящему господину. Он был самой известной особой в деревне наравне с мэром и кюре.

III Эти чертовы англичане

В последние месяцы 1914 года парижане решили, что столица уже находится на достаточном расстоянии от фронта, и стали возвращаться в Париж. Аристократки и буржуазки, не имея ни приемов, ни слуг, ни угля, ни даже кондитерской, где можно было бы встретиться за чашкой чая, внезапно открыли для себя прелести гостиниц. Поскольку «Ритц» находился в центре и отапливался лучше других, он стал излюбленным местом свиданий дам, воспитанных в одних и тех же монастырях, танцевавших на одних балах и терпевших от суровых мужей одни и те же принуждения.

Для них гостиница была связана прежде всего с выездом на курорт и с грехом. Предоставленные самим себе, одинокие супруги обошлись без разрешения мужей и осмелились показаться в «Ритце». Они проникли в бар, место, куда в мирные времена доступ им был строго заказан. Главная новизна состояла в том, что теперь дама могла прямо обратиться к бармену, оказаться рядом с политическим деятелем-атеистом, посидеть на одном диване с каким-нибудь выскочкой и поприсутствовать при споре спекулянтов.

Война приблизила женщин к тому, что всегда было для них запретно, — к свободе, и помешать этому ничто не могло.

И вновь война сыграла на руку Габриэль Шанель. Ее парижское ателье, случайно расположившееся в доме 21 по улице Камбон, ибо в свое время не подвернулось иной возможности, теперь находилось как раз на пути женщин, учившихся познавать, что происходит в городе и чем он живет, ибо впервые они ходили по улицам Парижа в одиночку и пешком.

Тогда, подобно своему предку Анри-Адриану Шанелю, доверившемуся в 1860-е годы вечному ритму странствий, Габриэль, одаренная тем же чутьем, той же подвижностью, решила, что пришло время покинуть Довиль. На этот риск стоило пойти. Надо было доверить магазин какой-нибудь продавщице до следующей весны, а самой сложить багаж и вернуться в Париж… Так она и поступила, вместе с ней поехала Антуанетта. Воплощение роскоши в глазах тех, кто считал, что хорошо ее знает, на самом деле Габриэль была крестьянкой по крови, с юности знавшей, что зарабатывать на жизнь — значит бесконечно скитаться из одного города в другой.

В декабре 1914 года сестры Шанель вернулись в свои квартиры в квартале Мальзерб. Адриенна уехала в Виши, куда ее призвал печальный долг. Вслед за матерью, скончавшейся годом раньше, умер отец. Исчезли, почти одновременно, старый бродяга и Анжелина, до самой старости остававшаяся для Анри-Адриана девочкой-подростком, дикой, покорной, на которую когда-то он набросился с яростью и которая, радуясь и мучась, следовала за ним во времена их бродячей юности. Адриенна похоронила их вместе в Виши.

Сколько утрат! Именами ушедших пестрят письма, которыми обменивались сестры. То Адриенна сообщала Габриэль о смерти одного из весельчаков, когда-то во все горло хохотавшего в «Ротонде», то наступала очередь Габриэль дать понять Адриенне, что она потеряла одного из молодых красавцев, сердцеедов, завсегдатаев вечеринок у Мод. Банда из Руайо тоже лишилась своего самого славного наездника: Алек Картер, британский жокей, был убит одним из первых. Он завербовался добровольцем в 23-й драгунский полк, чтобы остаться со своими французскими друзьями. Его тут же назначили квартирмейстером, и он был безумно счастлив. Неделю спустя… Убит… Словно солдату вовсе не пригодилось то, что в мирное время он воплощал собой искусство и науку верховой езды.

Войска надолго засели в окопах. В Париже засуетились деловые люди. Сукно, уголь, ставшие редким товаром, были объектом бешеных спекуляций. Бой, хотя и выполнял свой воинский долг, пользовался любой возможностью, чтобы заскочить в Париж, и бдительно следил за своими делами.

Его друг Клемансо, назначенный председателем комиссии по военным делам, был самым грозным политиком во Франции. Он донимал министров, разоблачал недостатки в оснащении армии оружием, бездарность медицинских служб. Раненые… Какой позор! Их эвакуировали в моче и навозе, на соломе, служившей для перевозки лошадей. Разве это допустимо? Он обрушивался также и на спекулянтов, наживавшихся на войне, на тыловых крыс и на Мальви, особо ненавистного ему министра внутренних дел, которого застали в Аркашоне веселящимся в обществе Нелли Верил, полусветской дамы, в то время как его люди сражались и умирали. Конфискация тиража, запрещения, цензура — ничто не помогало, и газета Клемансо была самой читаемой. Сто тысяч экземпляров…

Но этим не ограничивались его действия. Он взялся за дело и решил не отступать. Клемансо отправился в поисках истины на фронт, в окопы.

Одетый как на заседаниях Сената, с той только разницей, что на нем были сапоги, а вместо котелка — нелепая фетровая шляпа, изношенная до такой степени, что могла считаться призраком шляпы — всю жизнь он любил немыслимые головные уборы, — Клемансо зачастил на фронт.