Непостоянное сердце

Мари мучил страх. Она проклинала себя за то, что не избавилась от вещей Кэтрин сразу же после смерти Макса. Впрочем, она намеренно уклонилась от этого дела, опасаясь ворошить прошлое. И потом, это не ее письма. Она даже прикасаться к ним не смеет.

Только Серена имела право решить судьбу этих писем, потому Мари никогда и не упоминала их, надеясь, что проблема уладится сама собой: невостребованные письма со временем могли истлеть в прах или стать добычей мышей. Зря она уповала на чудо, полагая, что Серена каким-то образом не заметит маленький секретер или, по крайней мере, решит выбросить его, не заглядывая внутрь.

Гнетущая тишина давила на нее со всех сторон. Мари, поставив на стол локти, склонила голову в ладони и тут же резко ее вскинула, услышав скрип, шаги на лестнице и еще какой-то приглушенный звук — то ли вздох, то ли рыдание...

Мари стремительно повернулась к двери, зная, что лицо у нее осунувшееся, изможденное, хотя она не проронила ни слезинки. Пока. Слезы польются, когда Серена осознает, какую ужасную, отвратительную правду скрывали от нее на протяжении многих и многих лет.

Мари ждала. Девочка должна прийти к ней. Ей больше некуда податься, не у кого искать утешения... разве что еще Холт мог бы унять ее боль, а он сейчас за сотни миль, на юге Ирландии.

Почти беззвучно открылась дверь. Мари начала подниматься со стула. Дверь так же тихо затворилась.

— Нет! О нет! — Мари кинулась из кухни, но с улицы уже донесся рокот заведенного мотора. — Нет...

Она стремительно сбежала с лестницы в холл, распахнула дверь. Лицо обжег ледяной воздух. Ноги несли ее через сад к калитке, на дорогу. Во мгле растворялись огоньки задних фонарей автомобиля. Мари задыхалась, в горле словно ком застрял. Она поднесла ко рту ладонь, напряженно всматриваясь в темноту, поглотившую машину Серены.

Мари вернулась в дом и дрожащими пальцами набрала номер телефона Холта. Гудки. Заработал автоответчик. Боже, как она ненавидит эти дурацкие автоответчики! Срывающимся голосом, который даже ей самой показался чужим, она наговорила сообщение:

— Холт! Она знает! Серена! Она нашла все эти проклятые письма от любовников Кэтрин! Где она, я не знаю!

Серена сидела в темноте и, сотрясаясь мелкой дрожью, смотрела невидящим взглядом широко раскрытых глаз на пронизанные моросящим дождем рваные клочья тумана, клубившиеся вокруг ее неподвижной машины. Ее окружала тишина, безмолвие, в котором хорошо думается, только вот разум оцепенел. Мотор она не выключила, и тепло от работающей печки медленно просачивалось в ее окоченевшие члены.

Где она? В сущности, это не имело значения, но ей почему-то захотелось выяснить. Она распахнула дверцу, медленно спустила на землю ноги, вылезла из машины и огляделась. Где-то вдалеке блеяли овцы.

«Мы заблудшие овечки...» Когда-то эта народная песенка пользовалась большой популярностью. Она очень нравилась Максу, и он часто напевал ее своей маленькой дочке. Напевал, когда вез ее в Кейндейл, в зоопарк, в кино, на чаепитие к кому-либо из друзей, в магазин, чтобы купить ей новую игрушку. Те поездки были нескончаемыми. И теперь она понимала почему. Отец не хотел, чтобы она разочаровалась в матери, стремился оградить ее от любовников Кэтрин, часто навещавших их дом. Потому и возил ее всюду с собой...

— Папа! — шептала она в ночи, вцепившись пальцами в дверцу машины. — Папа!

Теперь все наполнялось для нее новым смыслом.

К ней постепенно возвращалась способность чувствовать, ощущать; в душе копилась невыносимая боль. Поздно! Слишком поздно! — гремело в голове. Всего-то два коротких слова. А сколько в них заключено мерзости, презрения, скорби! Слишком поздно выражать раскаяние. Слишком поздно просить прощения! Слишком поздно делать и то горькое признание из трех слов, в котором сосредоточена суть всех ее чувств к нему. Она запихнула все эти не дошедшие до Макса слова в дальний уголок сознания, похоронив их под покровом ненависти и боли.

— Папа! — шептала девушка. — Папа!

Но глаза ее оставались сухими, а щеки холодными.

Холодными, как смерть. Не думать о смерти. При мысли о смерти три коротких слова мгновенно вырывались из укромного тайника и душили ее, застревая в горле, потому что произнести их она не могла. Они утратили смысл, ничего не значили для человека, который при жизни боготворил ее.

Серена заставила себя вернуться в машину. Туман чуть рассеялся. Она взглянула на часы на панели управления. Почти десять. Не может быть. Неужели она столько времени просидела посреди пустоши. Девушка завела мотор и поехала в Кейндейл.

А куда еще ехать?