Непостоянное сердце

Долина, омываемая мягким сиянием луны, куталась в покой и безмолвие. В домах на склонах холмов мерцали огоньки. Серена катила по крутым мостикам, озаряя светом фар красные воды Кейндейлского ручья. На пустынном берегу она заглушила мотор и вышла из машины. Под ногами отливал серебром песок. Девушка повернулась спиной к морю, отстраняясь от связанных с ним воспоминаний. Пустая затея. Спиной не отгородиться от воспоминаний о той щедрой любви, которую ей дарили, о страданиях, которые она причинила себе и близким, когда бросила, презрела всех, кто любил ее и был дорог ей.

Душа содрогалась от боли...

Сидевший внутри тугой кровоточащий узел, сплетенный из ожесточенности и упрямства, не позволял предаться горю. Она должна примириться с отцом. Должна сказать ему, что была не права. Но как?

Взгляд девушки метнулся к выступу, с которого сорвался Макс. Спотыкаясь и пошатываясь, она двинулась в том направлении. Она должна найти его... приблизиться к нему.

— Нет!

Серена встала как вкопанная, спрашивая себя, произнесла она слово вслух или только мысленно. Она подошла почти к самому месту, где нашли отца... Где увидел его Джордж. «Небеса милосердны, Джордж...» Это были его последние слова.

Губы девушки зашевелились сами собой:

— Небеса милосердны в сравнении с любовью, обратившейся в ненависть; ярость ада ничто пред гневом отвергнутой женщины.

Женщина! Макс пытался предупредить Джорджа о какой-то женщине?

Но если на выступе с Максом находилась женщина, значит, Холт не причастен к гибели ее отца. Серену захлестнуло чувство вины. Как только ей в голову взбрело, что Холт способен на подобное злодейство? Холт любит ее. И она его любит. Должно быть, у нее временно помутился разум, если она посмела заподозрить его в столь чудовищном преступлении.

Серена пошла прочь от Кейндейлского ручья. Ноги понесли ее к часовне, которая сейчас чернела в темноте безжизненным мрачным силуэтом. Девушка и сама не знала, зачем идет туда.

Из «Старого холостяка» вырывалось пьяное пение. Серена узнала голос Джорджа. Она бездумно брела вперед, пока перед ней не выросло белое здание медицинского центра. Серена обошла его, направляясь к человеку, который ждал ее.

Но ведь это только бронзовая статуя.

Она воззрилась в лицо Макса Кордера. Он не видел ее. Не мог видеть. Внутри опять заклокотала боль. Ей хотелось визжать, вопить, чтобы криком привлечь его внимание, но она знала, что он все равно не услышит.

Он больше не мог защищать ее. Не мог уберечь от злой голой истины, скрыть от взрослой дочери тот позорный неприглядный факт, что ее мать была не более чем потаскуха и стала ею задолго до того, как Макс вступил в связь с Мари.

Кэтрин изменяла мужу с завидным постоянством. Серену замутило, едва в воображении вновь запестрели исписанные листы бумаги, фотографии, памятные подарки, с молчаливой издевкой глядевшие на нее из ненавистного секретера матери. В тех мерзких письмах часто содержались насмешки и колкости в адрес ее отца. Некий Филипп с наглой бесцеремонностью заявлял, что Макс «...не достоин называться мужчиной, раз не способен удержать красавицу, доставшуюся ему в жены...»!

Кэтрин не знала отбоя от поклонников. Глупая, тщеславная, она беспечно похвалялась своей властью над мужчинами. Ее расположения искали даже деловые партнеры отца...

Жизнь с ней для Макса, наверно, была сущим адом.

Серена жадно всматривалась в лицо статуи. В суровых чертах затаился смех. А она помнит этого человека жестким, непреклонным... И все же скульптору удалось запечатлеть доброе выражение глаз.

Одна рука глубоко в кармане, как она это часто видела при жизни. Казалось, он вот-вот извлечет плитку шоколада или мятный кекс — ее любимое лакомство в детстве.

Глаза наполнились слезами.

— Прости меня, папа.

Теперь слова легко слетели с языка. Боль сразу же отпустила, вырвавшись наружу судорожными рыданиями и всхлипами, сотрясавшими все тело.

— Прости... папа... прости...

Пустые слова! — кляла себя Серена. Что теперь Максу до этих слов?

Струившиеся по щекам слезы затекали за воротник плаща, заливали шею. Она подняла лицо к небу. От осознания тщетности этого запоздалого признания поток слез усилился. Соленые ручейки сочились в уши, увлажняли волосы. Лицо вспухло от неизбывного горя, в глазах ощущалось жжение. Истерзанная душа болела. Серена радовалась боли. В ней растворялась гнетущая ненависть, заполонявшая ее существо долгие годы. Слезы смывали накипь ожесточенности, в сердце воцарялся покой.

Наконец-то она может естественно горевать по Максу.

Серена опустилась к ногам статуи. С языка сами собой стали рваться три упрямых, неподатливых слова, так долго хоронившиеся в тайниках души.

— Я... люблю... тебя... — взахлеб бормотала она.

И это была сущая правда. Теперь она понимала, что никогда не переставала любить человека, который был ее отцом. Просто на протяжении многих лет ее ослепляли ревность, гнев и непримиримая бескомпромиссность юности.

Теперь пришло время прозрения, и она дорого расплачивается за свое безрассудство.