Неповиновение

Они вместе возвращались через Хендон обратно к дому. Хендон был занят, как и в каждую пятницу. В лавке мясника, в пекарне, в магазине фруктов, в гастрономе люди заметили, как они шли.

Эсти подумала: пусть смотрят. Это их решение, а не мое. Эта мысль заставила ее улыбнуться. Эта мысль была новой. Не Довида и не Ронит. У нее, у этой мысли, не было ничего общего с подобающей женщине тишиной. Она бережно держала ее в голове. Новый образ мышления, не доминированный молчанием.

Дома их ждала Ронит, и она была сама неловкость. Не успели они зайти, не успели они снять пальто и обувь, она уже говорила, описывая свои планы, как ей нужно было уехать и поменять билет. Она уедет в воскресенье, им больше не придется терпеть ее присутствие, она не пойдет на хеспед, так что об этом, по крайней мере, им не придется волноваться. Может, она даже перенесет билет на субботу, правда, Хартогу вряд ли это понравится.

Эсти нашла в своих мыслях новое место, открывшееся только что в парке. Она видела, что Ронит боится, что она убегает. Ронит думала, что убегает от Бога, но на самом деле ее страшит тишина. Придется показать ей, что не стоит ее бояться.

Ронит спросила:

— Э-э… Эсти, а где телефон?

* * *

Я хотела уехать. Когда я проснулась тем утром, все, чего мне хотелось — это уехать как можно скорее. Мне было абсолютно ясно, что я пробыла здесь слишком долго, что будет намного лучше для всех, если я уеду. Я в спешке собралась, запаковав столько вещей, сколько смогла найти. Было десять утра, наверное, еще не поздно перенести полет на сегодня вечером, позвонить Хартогу, назначить с ним свидание и уехать. Но нет, черт возьми, сегодня пятница. Хартог не сможет сегодня водить машину. Что ж, может, он разрешит мне уехать без сопровождения.

Только случилась небольшая загвоздка. Телефона нигде нет. Раз или два мне казалось, что я слышала слабый звонок где-то в доме, но не смогла понять, откуда исходит звук. Я спросила у Бога, не прятал ли он его от меня умышленно, дабы преподать мне какой-то моральный урок, но Он решительно ничего не говорил.

Немного грустя, я достала мобильный телефон из кармана сумки и включила его. Он мрачно запищал, поняв, что не может найти сигнал. Он был слишком далеко от дома. И я его прекрасно понимала.

Я подождала Эсти и Довида. Их не было целую вечность. Солнце уже было низко, и я не могла поверить, что к их появлению я уже начала замечать такие вещи и волноваться насчет наступления Шаббата. Я подумала, может, они ссорились, а потом решила, что, должно быть, один из них убил другого, как Каин и Авель.

* * *

Я много раз пыталась ссориться с отцом. С ним было сложно спорить. Он верил в тишину. С кем-то, кто верит в тишину, спорить не выйдет. Я могла кричать на него до боли в легких, и он не отвечал. Он слушал с видимостью внимания, а когда я заканчивала, через пару секунд он возвращался к своим книгам. Д-р Файнголд напоминает мне его, совсем чуть-чуть. Своей бархатной, мягкой тишиной и паузами после того, как я заканчиваю говорить.

А когда он все же говорил, это были сплошные аллегории и метафоры.

Когда мне было шестнадцать, за год до того, как я навсегда уехала из дома, он узнал, что я ходила в булочную, которую он не одобрял. Она не была некошерной, не дай Бог, в ней не было бекона, курицы с сыром или говядины с маслом. Там на стене висел сертификат о том, что раввин утвердил допустимость еды, которую там готовили. Но это не была одна из наших пекарен, наблюдающихся тем раввином, которому доверяли мы. Для такого небольшого народа, мы слишком любим подразделяться на еще меньшие группы. В любом случае, до моего папы дошли слухи, что я купила сэндвич с яйцом в той пекарне. Когда я пришла домой из школы, он подозвал меня в свой кабинет и спросил, правда ли это. У меня внутри все упало.

— Ты разве не знаешь, что мы там не едим?

Да, я знала. Он смотрел на меня, просто смотрел. И сказал:

— Я разочарован в тебе. Ты стоишь большего.

И тут я почувствовала пульсацию, давление изнутри головы и поняла, что кричу. Я не помню всего, что говорила. Но я знаю, что это было не о сэндвичах с яйцом. Помню, я сказала: «Неудивительно, что я так тебя ненавижу, ведь ты никогда не слушаешь!». А еще: «Жаль, что я не умерла, как мама!».

Он ничего не сказал. Он дослушал мой крик, а когда я закончила, вернулся к своей работе.

Это мама меня так назвала: Ронит. Это не обычное имя для места, где я росла, не типичное. Меня должны были назвать Рейзел, Ривкой или Рахели. Но моей маме понравилось это имя. Ронит. Радостная песнь ангелов. Иногда я об этом думаю; я могла бы поменять имя, когда переехала в Нью-Йорк и поменяла все остальное, но я этого не сделала. Ронит: песня радости, голос восторга. Имя, которое дала мне моя мама.