Неповиновение

Мне говорили, что мои папа и мама много смеялись вместе. Что они могли заставить друг друга смеяться в комнате, полной людей, только лишь посмотрев друг на друга. Мне не узнать, правда ли это. Я не помню ее и никогда не слышала, чтобы он сказал на эту тему хотя бы три слова подряд. Она была ноющей, недостающей частью нашей жизни, и мы никогда о ней не говорили.

На следующий день он рассказал мне историю Каина и Авеля, сыновей Адама и Хавы. Они поссорились в поле, и Каин убил Авеля. Но тот стих в Торе, в котором говорится, из-за чего они поругались, незакончен. Там сказано: «И Каин сказал Авелю, брату своему». Там не написано: «И говорил Каин с братом своим». В нем слово вайомер — «и сказал». Что-то должно последовать за этим. Но ничего нет. Следующее предложение: «И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его».

Мой папа говорил: мы проходим через это молча. Даже Тора не вдается в подробности ссоры между родственниками. Даже Тора использует молчание. Из-за этого мне снова захотелось накричать на него. Сейчас я ненавижу пересматривать эти воспоминания. Как я кричала на этого тихого старика. И правда в том, что я поняла, что он имел в виду.

* * *

Как только Эсти с Довидом вернулись, и Эсти дала мне замерзший в холодильнике телефон, я позвонила Хартогу. Подняв трубку, он звонко хихикал, как будто только что услышал смешную шутку.

— Хартог, — сказала я.

— Мисс Крушка. Простите меня, мы с моей женой просто тут смеялись над…

Чумой? Мором? Потопом? Смертью невинных? Я почти произнесла это вслух.

— Ну, неважно. Как я могу Вам помочь, мисс Крушка?

Будто мы друзья. Рассудительные люди. «Хартог, парниша, — хотелось мне сказать, — почему бы нам просто не быть честными друг с другом? Ни один из нас не рассудительный человек».

— Я звонила, чтобы сказать… Вы победили, Хартог. Я знаю, Вы хотели, чтобы я уехала до хеспеда. Без проблем. Я уезжаю, и даже раньше, чем Вы просили. Я уеду завтра ночью или в воскресенье. На целую неделю раньше.

Дрянь, мерзавец, жалкая сволочь.

На другом конце линии сделали вдох. Я представила, как он, ухмыляясь, торжественно объявлял что-то своей жене. Может, у меня паранойя.

— Ну же, ну же, мисс Крушка, не забывайте наш уговор. Как бы я ни был рад, что Вы так рветесь вернуться домой, я должен настоять, чтобы Вы остались до последнего дня перед хеспедом, как мы и согласовали. Я бы… — Он хрипло прокудахтал, как астматик. — Я бы не хотел, чтобы Вы раздумывали и захотели вернуться обратно.

— Конечно, я не…

— Нет-нет, мисс Крушка. Оставим первоначальный план. Хеспед в следующий понедельник. Вы улетите в воскресенье вечером. Только на борту самолета Вы получите свои вещи, не раньше. И только на борту самолета Вы получите чек. — Я почти слышала его тупую ухмылку. — Я уверен, мы друг друга поняли.

* * *

Я положила трубку и вслушалась в гудение дома или, возможно, в гул в собственных ушах. На кухне Эсти и Довид готовили еду на Шаббат. Вместе. Они негромко разговаривали.

Я подумала: я не могу здесь оставаться. Но и уехать я не могу. Не могу, если хочу деньги Хартога и вещи своего отца.

Эсти сказала что-то, из-за чего Довид засмеялся. Я и забыла, какой у него глубокий смех. Я не понимала, как это возможно: Эсти и Довид смеются вместе. Я снова подняла трубку и начала слушать гудок телефона.

Я подумала: мне не нужны его чертовы деньги и мешок безделушек. Единственное, что я хотела — подсвечники, а их я не нашла. Поэтому, в Нью-Йорк. В мою настоящую жизнь. В ту жизнь, которую я хочу. Я могу уехать и никогда не вернуться, я могу уехать завтра, вернуться на работу, на мою работу, которую люблю, которая у меня хорошо получается, которая вознаграждает меня за вложенный труд. Я могу позвонить Скотту, сказать ему, что я возвращаюсь в офис на следующей неделе, попрошу провести остаток своего «отпуска по семейным обстоятельствам» когда-нибудь позже, в теплом, солнечном месте.

Я набрала номер, и на черном телефоне, стоящем на деревянном столе, высветился британский номер. Телефон звенел. И звенел. И направил меня в голосовую почту. Я посмотрела на время. В Нью-Йорке одиннадцать часов. Скотт не должен быть сейчас не в офисе, да и не думаю, что его секретарша не подняла бы телефон в его отсутствие. Я набрала снова.

В этот раз Скотт ответил спустя два гудка, рваным голосом и тяжело дыша, будто ему пришлось бежать к телефону.

— Привет, — сказала я, — это я.

— Я знаю, — сказал он. Пауза.

И за эту паузу, прежде чем он хоть что-то сказал, я все поняла. Я поняла, но не хотела признавать это.

Я спросила:

— Ну, как дела? — Что означало «Что не так?», только мне не пришлось это произносить.

— Слушай, Ронни, у меня есть только минута, ладно?

Я ничего не говорила.

— Ронни?

Он никогда не называет меня Ронни, только когда пьяный.

— Да, я здесь. Ничего, у меня тоже есть всего минута.

— Слушай, Ронни, — сказал он, как будто я не только и делала, что слушала. — Мы должны все закончить между нами.

Я изобразила звонкий и бодрый тон.

— Все и так кончено, Скотт. Или ты уже забыл, как бросил меня?