Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

…Конец девяностых годов прошлого века. Избы Средне–Колымска с подслеповатыми окнами и насыпными земляными потолками. Крохотная организованная им, Мицкевичем, больница. Более пятидесяти политических ссыльных в селе, и среди них Тан–Богораз, Цыперович — автор книги «За Полярным кругом», поляк Людвиг Янович, который провел в тюрьме восемнадцать лет и застрелился, оставив записку: «Прощайте, товарищи, желаю вам от всей души увидеть красное знамя на Зимнем дворце»…

А как интересно было слушать Бориса Михайловича Житкова, его красочную, образную речь, подкрепляемую энергичными жестами, смотреть на его веселые, чуть насмешливые глаза, на добродушную улыбку!

Сейчас он говорил о том, что особенно волновало всех, кто собрался в кабинете Смидовича.

— Громадные мертвые пространства тундры и тайги висят мертвым грузом на культурных частях страны, и отыскание возможности использования таких пространств для жизни и промышленности — одна из важнейших задач нашего хозяйства… Нельзя видеть в северных окраинах золотое дно, откуда можно черпать деньги, не вкладывая в предприятия ни капиталов, ни ума, ни знаний; но нельзя и видеть в них только страну холода и мрака, в которой влачат свое жалкое существование несчастные, обделенные природой дикари…

Это были и его, Смидовича, мысли, и его заботы, и его планы, и он не раз согласно кивал своей лохматой головой, поглядывая на привезенные образцы горных пород.

Петр Гермогенович уже подводил итоги, когда в дверь снова заглянул Калинин и с плохо скрытой тревогой посмотрел на него. Михаилу Ивановичу позвонил Обух и рассказал о сердечном приступе у Смидовича.

— Сейчас, сейчас заканчиваем, — кивнул ему Смидович.

— Хорошо, я подожду, — ответил Калинин мягко.

Они пошли вместе в столовую обедать и по дороге Михаил Иванович завел дипломатичный разговор о здоровье, о том, что его надо беречь, особенно таким людям, как он, Гермогеныч.

— С чего ты взял, что я болен? — спросил Смидович. — Я совершенно здоров.

— Очень рад слышать… И все же шел бы ты отдыхать.

— А заседание у друзей озеленения? — Смидович озорно глянул в глаза Калинину.

— А заседание по заповедникам? — добродушно передразнил его Михаил Иванович. — А заседание краеведов? А заседание Общества старых большевиков? А заседание Комзета?

Смидович хлопнул себя ладонью по лбу.

— Вот разиня! — Совершенно забыл, что назначил сегодня встречу с одним человеком, который хочет со мной посоветоваться, ехать ли ему в Палестину. Спасибо, что напомнил.

Калинин рассмеялся и по привычке одернул подпоясанную узким ремешком косоворотку.

— Ты все–таки неисправим, Гермогеныч!..

Вечером Петр Гермогенович успел еще провести заседание Общества друзей озеленения. Он вернулся на дачу очень поздно, но Софья Николаевна по обыкновению ждала его.

— Сонечка! — начал он с порога. — Ты помнишь, я привез с Кавказа желуди каменного дуба? У нас, как ты знаешь, они не взошли, а у одного товарища, которому я дал единственный желудь, все получилось наилучшим образом. Сегодня на заседание он принес веточку каменного дуба, который у него растет в саду. Просто чудо!

— Ты лучше скажи, как себя чувствуешь? — перебила его жена.

— Разве не видишь? Великолепно, как тот каменный дуб в саду у товарища… Ты помнишь те чудесные места, где растут эти дубы? А цветы в горах? — Он вдруг размечтался и приумолк, усевшись и откинув на спинку стула белую голову. — Прекрасно все — горы, небо, солнце, цветы… Но революция наша всех прекраснее, — убежденно заключил он.

Эпилог

Кажется, еще ни разу с тех пор, как не стало Софьи Николаевны, он не чувствовал себя так хорошо, как в этот день. Горе не то чтобы забылось, не то чтобы время исцелило его — прошло только полгода с тех пор, как умерла Соня, — просто за неотложными делами, которые он, словно в каком–то исступлении, все больше и больше взваливал на плечи, почти не осталось времени на то, чтобы думать о смерти.

Недавно он написал в письме к другу: «Крепко беру себя в руки. Хочу бодро и как подобает старому революционеру честно прожить каждый день. Впадать в уныние — не честно».

Так бывало днем — на виду у людей, в водовороте событий. А ночью не помогала включенная электрическая лампочка у изголовья, газеты, книги. Наступала пора, когда все страшное снова проходило перед глазами.

Тогда, чтобы отогнать от себя грустные мысли, он выдвигал ящик письменного стола и начинал перебирать старые документы — удостоверения, справки, мандаты, дипломы. Вспоминал, при каких обстоятельствах получил их, когда, от кого…