Неправильная училка

— Не знаю. Покажи, — хрипит он и одной рукой по волосам моим проводит, гладит лицо, большим пальцем задевая губы, раскрывает их. Я облизываю его палец, чуть прикусываю, А Платон на мгновение глаза закрывает. Пока он это сделал, я просто беру член у основания и облизываю его от самого верха от яиц, налитых и тяжелых. Черт, такой запах, что голову кружит. Этого я ждала весь день, этого хотела, показать Платону, что мне нужны дополнительные подарки, что мне нужно, чтобы он просто рядом был. Иногда вспоминал обо мне. Иногда приезжал, даже когда надоем. Что — то я совсем сегодня расклеилась. Завтра обязательно стану снова строгой училкой, гордой и когда-нибудь неприступной, но сегодня для этого самоуверенного мальчишки мне хочется просто сосать. И я вместо того, чтобы сглотнуть, растягиваю слюну по всей длине и беру в рот так глубоко, как могу. Платон не двигается, позволяя мне самой руководить процессом, а я смотрю на то, как свет из окна подсвечивает острые черты его лица, на то, как он теряется в ощущениях, пока мой язык и рот активно работают. Теряюсь сама, когда он опускает голову и наблюдает за мной, смотрит как мои губы плотно держат его член, как скользят по нему все чаще. Долго-долго, пока челюсть не начинает ныть. Я глазами прошу помощи, но он отрицательно качает головой, и я впервые понимаю, как может нравиться именно процесс, а не развязка. Выпускаю член, чтобы отдохнуть, задираю его высоко и касаюсь языком мошонки, вылизываю ее до чиста, снова возвращаюсь к члену. Но через пару минут сдаюсь, а Платон еще и глумится, пока тянет меня наверх, тут же закидывая мои ноги себе на плечи. Трогает влажные складки, словно проверяя насколько я сама готова.

— Слабачка.

Ответить я не успеваю, потому что он резко и с размаху засаживает член по самые яйца, нападая на мои губы, но лишь за тем, чтобы завыть в них, пока я выгибаюсь от пронзивших меня ощущений. Я ведь даже не поняла насколько стала мокрой, пока сосала. Застывает, чтобы сказать.

— Хочу кончить в тебя.

— Платон.

— Найди время дойти до аптеки. — легонько двигается он, словно пробуя меня на вкус.

— Надо менструации дождаться.

— Блин. — он роняет голову мне на грудь. — Хочу это увидеть.

— Что? — не поняла я.

— Твою ментру. Ну ты поняла.

— Ты больной? — смеюсь я, хотя после очередного движения внутри становится не до смеха. А где — то в глубине души даже страшно.

— А я думал, что ты уже поняла, что болен тобою, Аврора. Ну так что, покажешь?

— Ну… Наверное, если хочешь, — шепчу я, обнимаю его за шею и получаю новый толчок в самое нутро, черт, это так приятно.

— Я хочу все, что касается тебя, Аврора, — новый толчок, только сильнее, а у меня пальцы сводит. И еще один. И еще. Все чаще. Уже без слов. Глаза в глаза, потому что гораздо больше скажут тела, словно идеально созданные друг для друга.

Глава 24.

Утром первым делом я засобиралась в поликлинику, мне нужно было сдать сыну единственный анализ, чтобы его взяли в частный детский сад. Сын уже ел кашу, когда из спальни вышел заспанный Платон. Хмуро взглянув на Мишку, он плюхнулся на стул и умудрился под столом ущипнуть меня за ногу.

— Эй…

— А чего в такую рань? Пары не раньше десяти вроде. Я смотрел твое расписание.

— Я еще не вышла на работу, — напоминаю. — И мне нужно зайти в поликлинику, чтобы взять анализ на энтеробиоз.

— Даже спрашивать не хочу, как он берется. А чем тебя клиники не устроили. Быстро и в очереди стоять не надо.

— Мне неудобно. Думаю, уж такие мелочи я могу сделать и в бесплатной клинике. Вчера с директором садика мы договорились, что результат я принесу, когда все будет готово.

— Мм, все равно фигня какая — то, — он трет лицо ладонями, с удивлением взирает на тарелку, которую я поставила перед ним. — Это что за каша?

— Манная, Платон. Не верю, что ты такую не ел в детстве. Мама наверняка тебе готовила.

— Мама редко готовит. Но манную помню, правда ел последний раз лет в десять. Вкусно хоть, — он вдруг обращается к Мишке, а тот уплетает уже вторую тарелку, да так шустро, что я уже который раз думаю, ел ли он вообще что — то в своем приюте. Малыш волчонком смотрит, пододвигает тарелку к себе, словно вопрос Платона— попытка ее отобрать.

— Он не говорит еще?

— Мало. Но ему только два. Я и не жду чудес. Ты ешь давай. Не надо спрашивать что — то из вежливости. В трусы ко мне ты уже залез.

— Хм, и то верно. Просто он ест так, словно его вообще не кормили никогда.

— Ну у них там стол же общий. Кто успел, тот и съел.

— И ты так спокойно говоришь об этом, — Платон даже глаза округлил.

— А что я могла сделать?! — словно у меня выбор был! — Я делала все что могла, чтобы поскорее забрать его. И давай закроем эту тему.

— Ладно, — бухтит, упирая взгляд в кашу и за один присест съедает всю тарелку. — Сейчас джинсы натяну и поедем.

Смотрю на задницу в черных боксерах.

— Мы и сами можем.

— Мне все равно в ту сторону.

— Но ты даже не знаешь в какую.

— Аврор, ты можешь быть не такой душной? Сказал-отвезу, значит отвезу.