Неправильный рыцарь (СИ)

Внучки мои любимые — няньки хоть куда. Но только для маленьких. Подрастающему дракону все эти «муси-пуси» только во вред. А разве ж их переубедишь? Особенно Мелинду. Чуть что не по ней — нахмурится, засопит и ка-а-ак рявкнет: «Сама знаю! Отстань!» Не девка, настоящая дракониха, — полуобиженно, полувосхищенно посетовал отец Губерт.

Мужчины вернулись к костру.

— А где она… они живут? — еле сдерживая дыханье, с горящими глазами, но как бы невзначай (абсолю-ю-утно равнодушным голосом) решился спросить Эгберт. От одного упоминания имени возлюбленной все прочее выскочило из его головы.

— Да там, — неопределенно махнул рукой монах, в упор глядя на рыцаря, — неважно где.

На мечтательном и восторженном лице Эгберта появилась глупая улыбка. Для человека в здравом уме и ясной памяти, то бишь с незамутненным любовью сознанием — это было нелегкое (ох!) зрелище.

Старик сочувствующе похлопал несчастного по плечу и тихо, вполголоса, посоветовал:

— Ты бы с ней поосторжней.

— Сини-ичка моя! Такая маленькая! — выдохнул Эгберт.

— Парень, очни-ись!

Монах с силой потряс Эгберта за плечи. Никакой реакции. Насупившись и еще раз тяжело вздохнув, отец Губерт сел напротив. Проникновенно глядя в лицо рыцарю и безуспешно пытаясь поймать его взгляд, он предостерег:

— Она ж медведица. Не соизмеряет силушку: как начнет на радостях нас с Люсиндой обнимать да тискать — вечно синяков понаставит. Я вроде не слабак, на здоровье (слава богу!) не жалуюсь, но против нее — комарик. А тебя она и вовсе зашибет ненароком. Как бы нам тебя хоронить не пришлось раньше времени, — сочувственно произнес монах.

Ушибленный любовью рыцарь молчал. Мысли его витали где-то очень (ооч-чень!) далеко. Эгберт по-прежнему не видел, не слышал и не воспринимал а ничегошеньки. Здоровенный комар подлетел к нему, уселся прямо на лоб, вольготно там устроился, медленно, со смаком, напился голубой рыцарской крови и, страшно удивленный (ну, еще бы!), снялся с места и улетел.

Бурча себе под нос, отец Губерт обнял Эгберта за плечи, поднял на ноги, ра-азвернул и, не выпуская из могучих объятий, бережно поволок обратно. В пещеру. Спать. Поскольку святой отец был убелен сединами и умудрен жизненным опытом, то хорошо понимал: толку от влюбленного — все равно, что от утопленника. А, значит, поддерживать разумную беседу он способен лишь периодически да эпизодически. Осуждать его за это глупо и грешно.

Высыпавшие на небо звезды с любопытством следили за тем, как две мужские фигуры (одна высоченная и здоровенная, вторая — маленькая и тщедушная) медленно, будто бы с превеликим трудом, преодолевали те несколько метров, что отделяли их от пещеры.

Междуглавие

— О дивная Имбергильда! Моя благоуханная роза, моя предрассветная греза… — шептал Эрлих-Эдерлих. — Смею ли я мечтать о поцелуе Вашем, о несравненная? Смею ли я допускать саму мысль об этой мечте?! Я, недостойный коснуться не то что складочки на платье Вашем, но даже и тени Вашей! Даже следа ног Ваших! О я грешный, о непочтительный…

Могу ли я унижать светлый образ Ваш подобными мыслями — образ, сотканный из поцелуев ангелов, райского света и лепестков роз? Неземную красу, воплощенное совершенство?!

Так умалял, так порицал себя храбрейший из храбрейших и достойнейший из достойнейших. Многократный победитель турниров, пленитель великанов и колдунов, убивший на своем веку немало драконов и сразивший немало врагов короны, заносчивый и гордый по праву, ни в чем не знавший удержу, не признающий ни границ, ни упреков, ни отказов; необузданный, как стихия и, как стихия же, неукротимый, любимец короля и гроза дам (и женщин всех сословий), кавалер Ордена Алмазной Крошки, Истинный Рыцарь Без Сучка и Задоринки, идеал для подражания всех мальчишек королевства — он сам был сражен, покорен и разбит наголову — он, неустрашимый.