Неправильный рыцарь (СИ)

— Здесь мое личное пространство. Мужчинам сюда вход закрыт, женщинам — тем более. Но ты ведь — не мужчина и не женщина, ты — ведьма. Поэтому — милости прошу! Входи!

Минут десять (или несколько долгих жизней, как с перепугу почудилось Элоизе) госпожа хранила молчание. А уж взгляд ее при этом… Если бы взглядом можно было снимать кожу и отделять мясо от костей, Элоизе, наверняка, не поздоровилось бы!

«Нуждается в реставрации. Причем, срочной. Сроч-чнейшей, — с удовольствием подумала Марта. — И полномасштабной, к тому же.»

Солнечные лучи плясали на складках ее атласного платья, на куньей оторочке, то и дело, пробегая по тройному алмазному колье. Оно не столько украшало, сколько отягощало шею Марты — худую, жилистую, будто куриную. Зато внушало почтение и трепет — глубокий, священный трепет — перед своей хозяйкой. И сейчас (впрочем, как и всегда) эта цель была с блеском достигнута.

Брызги света? янтарь? небесная синева? лепестки роз? пламя? трава и грозовые тучи? — все это, вместе взятое, причиняло боль… нет, не глазам — сердцу старой ведьмы. «Лучше б меня отстегали крапивой! Никогда, ни-ког-да у меня не будет такого украшения», подумала Элоиза и, сглотнув слюну, поджала и без того тонкие губы. «И модной мне уже не быть. И красавицей меня никто, ни одна сволочь земная или небесная, не назовет. Никто и никогда», продолжала она заниматься самобичеванием. «Да уж, имея столько денег, легко быть и модной, и красивой».

Все эти мысли явственно читались на лице ведьмы, и улыбка Марты стала еще шире. Позволив Элоизе (до скрежета зубовного, который та, как ни старалась, скрыть не смогла) налюбоваться на свою драгоценную персону, госпожа графиня, наконец, произнесла:

— Я знаю, в чем твоя проблема. И могу помочь. Если хочешь, конечно, — как бы между прочим, обронила Прекрасная Марта.

«Улыбается! — вздрогнула ведьма. — Будто укусить хочет… а зубы, зубы-то! Мелкие да острые. Черт бы побрал дядюшку! Жила я себе в тиши-глуши — и дальше бы жила», с нарастающим страхом, думала она.

— Если хочешь, — уже четко и раздельно повторила госпожа графиня. — Разумеется, не задаром.

— Не хочу! — пискнула Элоиза. — Не буду! Не стану!

— Будешшш! Станешшш!

Глаза графини, и без того небольшие, превратились в узенькие щелки. Испуганной ведьме показалось: через секунду-другую из них вырвется холодное белое пламя и уничтожит ее старческую, высохшую плоть.

— Тинь-тиуринь-тю-тю-тюу! Тинь-тиуринь-тю-тю-тюу! — заливалась за окном нахальная пичуга. Она прыгала по карнизу и, наклоняя головку то вправо, то влево, с интересом заглядывала в комнату. С интересом и без малейшего испуга. — Тинь-тинь-тинь-тю-тюу! Тю-тюуу!

Марта достала из вазы янтарное, полупрозрачное, липкое от сока, яблоко. Повертела, поизучала его со всех сторон и, с наслаждением лизнув, откусила большой кусок.

— Угощайся! — Госпожа графиня неожиданно усмехнулась и одним небрежным жестом подвинула тяжеленную серебряную посудину к ведьме. — Ну что, отведаешь?

«Ну что, подружка? Пообедаем?» — спросил паук муху", — вспомнила Элоиза детскую считалочку.

— Благодарю, Ваше Сиятельство! Не голодная я! Н-ни-ни!

— Дело твое. Смотри, потом не пожалей, — подмигнула Марта съежившейся на краешке табурета Элоизе.

Глава 20

Созданный триста лет назад, когда слово «комфорт» приравнивалось к богохульству, он был до того жестким и неудобным, что сидящему на нем хотелось признаться в чем угодно — даже во всех смертных грехах разом! — лишь бы его поскорей отпустили. Пыточный инструмент, а не предмет мебели. Марта обнаружила его в тюремном подвале, велела хорошенько почистить, покрасить — и приговорила к бессрочному «проживанию» в своем кабинете.

Бедная Элоиза! Ушибленное при падении левое колено немилосердно болело, шишка на лбу медленно наливалась синевой и багрянцем. Вдобавок ко всему, один из гвоздей (довольно острый — «будто свеженаточенный!») впивался ей в зад. Но попросить другой табурет или переменить позу ведьма боялась — глаза госпожи графини смотрели на нее в упор.

Холод глаз, холод алмазов, холод атласа, холод тяжелых полутораметровых серебряных канделябров, холод тяжелых парчовых занавесей, лилово-серебряных, густо расшитых речным жемчугом и стеклярусом. Казалось, все окружавшее Элоизу, пронизано холодом. И лишь негромкое, нежное стрекотание кузнечиков за окном напоминало о том, что на дворе сентябрь. Да-да! Сентябрь, милостивая госпожа! А вовсе не январь. И не декабрь, и не февраль. И не март, даже не март.

Элоиза, в который раз, пожалела, что не может исчезнуть (или хотя бы, если уж выбирать не приходится, провалиться под землю) — и задрожала. Громоздкая ваза литого серебра, со всех сторон, будто каплями крови «облитая» рубинами, не отпускала ее взгляд.

— И все же я тебе помогу, — сказала Марта. — Ты сейчас — одна из моих подданных, а Господь велит заботиться о вас, сирых и убогих. Даже тогда, когда вы этого не хотите по недомыслию своему.