Непреднамеренное отцовство

Да, ему точно пора. Особенно если судить по бутылке, в которой нет добрых двух третей.

Я разворачиваюсь, чтобы уйти, и вдруг вздрагиваю, когда на моём запястье сжимается крепкое кольцо мужских пальцев.

— Ты не ответила.

— Отпусти, — пытаюсь вырваться, но Нажинский не позволяет. Держит крепко, а потом и вовсе дёргает на себя, вынуждая завалиться ему на колени.

— Ответь, Соня, — одной рукой он удерживает меня, а пальцами второй фиксируюет голову за подбородок боком к нему. — Тебе не всё равно?

Его горячее дыхание, смешанное с горьким ароматом дорогого алкоголя, обжигает кожу на щеке и вызывает волну мурашек по спине.

Страшно.

Он сильный, и он пьяный. Уверенный в своей полнейшей власти. Злой и обиженный на мир, которому когда-то было плевать на маленького недолюбленного родителями мальчика.

Но мальчик вырос.

— Солги… — чувствую выдох, а потом к моей шее прижимаются горячие губы.

24

Его губы прижимаются к чувствительной коже моей шеи и скользят чуть вниз. Я делаю попытку высвободиться, но его хватка становится крепче. Это пугает меня.

Я ведь его, можно считать, не знаю. И на что он способен — тоже.

Я помню нашу первую ночь. Первую для меня вообще. Это было странно — решиться. Потому что мы с моим парнем мечтали заняться сексом впервые после свадьбы. Целый год ждали, лелеяли эту мечту, дальше осторожных ласк не заходили. Женя говорил, что моя девственность для него имеет особый, едва ли не священный смысл.

И вдруг мой мир рухнул, когда я узнала, что у моей двоюродной сестры этот священный смысл отсутствовал, и Женю это совсем не смущало. Он ей ещё и ребёнка заделал.

Тогда-то я и приняла решение, что не нужны мне в жизни лишние люди. Я хотела ребёнка, но совершенно не желала отношений.

Нажинский оказался идеальным кандидатом. И для первого раза, и как генетический донор. Точнее, тогда мне так показалось. О том, что он у меня первый, кажется, даже не заметил. Груб не был, но и на том спасибо. Что хотела, я получила.

Но сейчас он другой. В нём больше горечи, больше желания обладать, покорять.

— Отпусти меня, Ярослав, — говорю твёрдо, но максимально спокойно.

— А что тебе не так, Соня? — губами больше не касается, но всё ещё держит у себя на коленях, а мне кажется, будто я сижу на горячих углях.

— Я не хочу.

— Меня? — стальная нота сквозит в его голосе. — А кого хочешь? Может, Артёма?

Это здесь хоть причём?

— Я видел, как вы смотрите друг на друга. Особенно он на тебя. И я уже говорил, что мне это не нравится.

Я терпеть не могу, когда мне указывают, что делать. Но спорить с ним, как и тогда на кухне, не решаюсь. И уж особенно сейчас.

— Почему молчишь, Соня? Бразинский тебе нравится? Хочешь его? — сильнее сжимает пальцы на моих скулах.

— Отпусти меня, — нервы сдают, и я, отбросив с силой его руку, срываюсь на ноги.

Но и пары шагов сделать не успеваю, как меня тут же прижимают к стене.

— Мне не нравится, как он смотрит на тебя, — упрямо повторяет. — Не нравится. Я не хочу больше видеть его рядом с тобой. Никого не хочу, поняла?

— Ты не имеешь никакого права так говорить, Нажинский, — мой голос дрожит, но я нахожу в себе смелость сказать ему это в глаза. — Ты мне никто.

Наши лица буквально в паре сантиметров друг от друга, и хотя в кабинете полутьма, я чётко различаю все оттенки плещущихся в его взгляде эмоций. А их там очень много. От вспышки злости, подогретой хмелем, до огня в ледяной оболочке.

Он не отвечает очень долго. Секунды, наверное, но ощущение времени у меня сейчас иное.

— Сколько их было, Соня? — говорит мягче, но не настолько, чтобы я могла выдохнуть, тем более, он меня так и не отпускает.

— Кого? — не сразу понимаю, о чём именно он говорит.

— Мужчин. После меня. Я ведь был первым, — его большой палец скользит по моей щеке, мягко, с контрастирующей происходящему нежностью, придавливает нижнюю губу и снова возвращается на скулу. — Или ты думала, я не заметил?

Думала, да. Мне тогда показалось, что ему абсолютно плевать, кто под ним и с каким уровнем опыта. Он был отстранён эмоционально.

— Я не стану тебе отчитываться, — чувствую, что иду по лезвию. Он же в мгновении от срыва.

— Мой детектив не нашёл сведений о твоих любовниках.

Потому что их не было, Нажинский. Потому что я занималась ребёнком и никто мне и подавно был не нужен.

— Ты наводил обо мне справки? — шокировано смотрю на него. — Ты сумасшедший, Ярослав. Ненормальный. Так нельзя жить, понимаешь?

И тут происходит какая-то невероятная перемена. Как по щелчку. Это удивляет ещё больше.

Он вдруг опускает голову, тяжело выдохнув. Отпускает меня, но продолжает держать в плену, поставив руки на стену с обеих сторон. А потом вскидывает голову и снова смотрит в глаза. И во взгляде столько боли, сколько я не видела ни у одного человека. Тяжести, печали, одиночества…

— А как можно, София? — говорит глухо. — Как? Научи…

Я не знаю, что происходит со мной в этот момент, какие струны он цепляет, но всё моё тело будто прошивает электричеством, когда Нажинский кладёт на плечо мне тяжёлую ладонь и мягко сталкивает ткань халата.