Непреднамеренное отцовство

Вытираюсь, натягиваю халат и иду будить Рому.

— Мам, давай сегодня останемся дома, — бормочет он на мои поцелуи и тихое «вставай, родной» и натягивает одеяло до самой макушки, перевернувшись на другой бок.

— Как же так? — удивляюсь его просьбе. — Сегодня будний день.

— Ну и что. Вон Костик из моей группы говорит, что иногда им с мамой лень вставать утром, и они остаются дома. Просто так, даже когда не болеют.

— Лень, сынок, та ещё вредина. Сам не заметишь, как она тебя опутает, как паук паутиной, и всё. Даже двигаться не захочешь.

Ромка открыл один глаз, потом второй, посмотрев испуганно, а потом всё же сел и вздохнул.

— Ла-а-адно…

Сын вытащил ноги из-под одеяла и сполз на пол, встал и пошлёпал в ванную умываться, а я метнулась на кухню, чтобы приготовить ему чай и бутерброд. Быстро собрала сумку с ноутбуком, планируя заехать в кофейню недалеко от детского сада и поработать.

Через полчаса мы уже едем в такси. Ромка выглядит сонным и то и дело пытается пристроить голову мне на плечо. Я болтаю с ним, стараясь отвлечь, потому что если ему в машине дать уснуть, то потом можно получить ребёнка в скверном настроении.

В сад мы сегодня едва ли не опаздываем. Но успеваем. Я убираю в шкафчик его уличные вещи, а он убегает в группу на зарядку.

Выхожу из сада и направляюсь в кофейню на углу. Я уже работала тут пару раз. Брала кофе и пирожное и зависала часа на два-три. Так и сегодня планирую, только дольше. Работы очень много.

Делаю заказ и усаживаюсь за самый дальний небольшой столик в углу у окошка. Тут ни я другим посетителям, ни они мне мешать не будем. Открываю ноутбук, нужные файлы и проваливаюсь в мир цифр.

С ними, по крайней мере, мне понятно. Они не врут и очень предсказуемы. Не то что…

— Привет, — отвлекает меня знакомый приятный баритон. — Уже вся в работе?

Поднимаю глаза на Артёма. И если раньше я, встретив его в округе садика, не удивлялась, то после слов Нажинского, что живёт Артём совсем в другой стороне, задумываюсь.

— Привет, Артём, — улыбаюсь. — Да, работы непочатый край.

— Оу, — хмурится. — Ну я ненадолго присяду? Честно-честно, всего десять минут. Заехал кофе выпить перед работой, вообще на вынос купил, а тут увидел знакомое лицо.

Он показывает стаканчик с кофе, а потом опускается на диванчик напротив. Мне нравится общаться с Артёмом. С легко, я не чувствую себя провинциальной и скучной, с ним весело и интересно, но… Сейчас мне как-то не по себе. Сложно объяснить, но после слов Нажинского о том, что он не хочет, чтобы мы с Артёмом общались, и после всего, что произошло вчера ночью…

Моё внутреннее я, привыкшее к свободе принятия решений и действий, восстаёт и очень хочет сунуть под нос Нажинскому кукиш. Но это не игра.

Ловлю себя на том, что сейчас, общаясь с Артёмом, чувствую себя так, будто совершаю что-то противоправное. Испытываю напряжение, даже между лопаток начинает болеть. Хочу, чтобы Артём быстрее ушёл.

— Ты что-то расстроена как-то, Сонь, — хмурится Бразинский, когда я пропускаю его шутку мимо ушей и не реагирую на неё. — С Яром поцапались?

— Что? — удивлённо вскидываю на него взгляд. — Нет, а должны?

— Да он вчера не в духе был, — пожимает Артём плечами. — Обычно в годовщину смерти что отца, что матери, он бухает. А вчера ещё и крупный контракт сорвался.

— Вчера была годовщина смерти его матери?

— Да, — кивает Артём. — Ни мать, ни отец его в детстве вниманием не баловали, знаешь ли, но он почему-то вот так тяжело год за годом переживает их смерть.

— Расскажешь? — во мне вспыхивает интерес. Мне почему-то становится интересно, почему Нажинский такой, какой есть. И тут однозначно корни из детства. Не самого счастливого детства.

— Сонь, Яр — мой друг, — Артёму, кажется, становится неудобно. — Но ведь у вас ребёнок. Это семейное… В общем, не было там особой ласки и любви, понимаешь. Мать была помешана на успешности и презирала своего мужа за то, что у него не особенно-то дела шли вгору. Тот, в свою очередь, устал от этого и от семьи отдалился. А Ярослава вообще время от времени не признавал своим. Считал, что жена нагуляла. И Яру всё детство приходилось доказывать, что он чего-то стоит. Но родителям было мало.

Перед глазами возникает образ маленького мальчика. Умного, чрезвычайно опрятного, но с печальными глазами. Он заканчивает играть на скрипке сложнейший этюд, подобранный совсем не по возрасту, опускает смычок, смотрит с надеждой, но так и не удостаивается даже скупой улыбки от матери. А отца в зале и вовсе нет.

Сердце щемит, и мне в эту секунду очень хочется прижать к себе Ромку и прошептать ему, что я его люблю очень-очень и никогда с ним так не поступлю. Что горжусь им. И сказать, что даже если бы ему было бы нечем похвастать, то я всё равно бы его любила. Просто так, за то, что он мой сын.

А потом вспоминаю жаркий, полный прорвавшейся боли шёпот:

«А как можно, София? Как? Научи…»

Но тут же перед глазами встаёт вид Нажинского утром: полная броня. Как ни стучись, как ни бейся — только сама в лепёшку превратишься.