Он говорит мне: «ты слишком скучен», и я киваю.Горы слов возражений не лучше крупы об стену,Отвернешься, поднимешь взгляд — он опять сверкаетГолливудской улыбкой на скаты ее коленей.Пропадает с ней ночь, я варю свой вечерний кофе,Поутру кривится на мантру «ты, верно, спятил?!»Он всеми приравнен к маленькой катастрофе,Именуемый «острый язык» и обидным — «дятел».Он ревнует меня к собакам, стихам и людям,Я его поводырь, здравый смысл и немножко совесть,Но когда он опять в эндорфиновом пьяном чуде,Для нее он пошлет весь мир, что давно не новость.Через семьдесят два часа он вернется в полночь,Просит денег в долг, чтобы их не вернуть к апрелю,Он на пунктике «мне не нужна никакая помощь»,И классически злится на всех, кто его жалеет.В этой дикой свободе свой дом он считает клеткой,Говорит, у нее он самый любимый, первый…Чтобы после пьяно тыкаться мне в жилетку,Плачась, что и она оказалась стервой…Он всегда такой: бесшабашный, жестокий, зрячий,Он любитель битв и погонь, перестрелок с матом,Но в такие дни он ревет от любви собачьей,А еще почему-то выглядит виноватым.Он придет в себя как обычно: легко и быстро.Перекус, до обеда сон, теплый гриф к руке…Через семьдесят два часа грянет первый выстрел,И он превратиться в зверя на поводке.Он — железо и кровь, ураганный безумный ветер,И опять издевается: «Слушаюсь, командир!»Мне приятно думать, что я за него в ответе,Иногда он мне тоже смертельно необходим.Сочетаемся жестами, сердце грохочет ровно,И шлем к черту на: «Я останусь, а ты беги!»Потому что мы оба по сути — одна синхронность.Потому что спиной к спине, а кругом — враги.