Непреклонная

Он встречал ее ежедневно в одном и том же месте. Она быстро шла к Краковскому предместью, садилась в трамвай и ехала в Прагу[7]. Ей было не больше семнадцати лет, но в башлыке, небрежно накинутом на меховую шапочку, в слишком больших для ее маленьких ножек калошах, в неуклюжем и немодном салопе, она выглядела старой девой. Под мышкой она всегда несла какие-то тетради, исписанные листки, книги, карты. Однажды, когда в кармане у него завелось немного мелочи, на которую он сначала думал пообедать, Обарецкий решил проследить, куда она ездит. Он пустился за нею в погоню, вскочил в вагон — в то же пятачковое отделение, что и она, — но не успел занять место, как храбрость покинула его. Девушка смерила его таким уничтожающим взглядом, что он тут же выпрыгнул из трамвая, потеряв таким образом тарелку супа и ничего не добившись.

Он не почувствовал, однако, обиды, в его глазах она поднялась еще выше. Теперь он думал о ней помимо воли, беспрерывно, бессознательно. По целым часам он пытался вспомнить, ясно представить себе ее волосы, глаза, губы цвета плодов шиповника, но память не слушалась его.

Стоило ей исчезнуть из глаз, как тотчас же исчезали из памяти черты ее лица; оставалось одно лишь неотступное видение, подобное белому неясному облаку, проплывавшему где-то высоко в небе. За этим облаком он следовал в мыслях с тоской и покорною робостью, с едва уловимой досадой, с печалью и непреодолимым влечением.

Каждое утро он выходил, чтобы сравнить живую девушку со своим видением. Живая казалась ему все прекрасней, и какой-то страх вселяли в его сердце ее чистые, как хрусталь, умные глаза.

В это время один из товарищей Обарецкого, по прозвищу «Вихрь в пространстве», ярый «общественник», то и дело принимавшийся за писание вступительных статей, закончить которые ему всегда мешал недостаток нужных книг, взял и женился вдруг на бедной, как церковная мышь, эмансипированной девице.

В приданое жена принесла «Вихрю» старый ковер, две кастрюльки, гипсовую статуэтку Мицкевича и добрый десяток гимназических наград.

Молодожены поселились на четвертом этаже и сразу же после свадьбы начали голодать. Оба так усердно бегали по урокам, что, разбежавшись ранним утром в разные концы города, встречались только по вечерам. Дом их стал, однако, тем пунктом, куда устремлялись по вечерам в своих забрызганных грязью ботинках все «общественники», чтобы посидеть в кресле, покурить чужие папиросы, наговориться до хрипоты и отдать последнюю мелочь гостеприимной хозяйке, которая покупала в складчину булки и сардельки, красиво раскладывала их на тарелочке и любезно угощала гостей. Тут всегда можно было встретиться и познакомиться с неведомыми еще миру «великими людьми», с подругами хозяйки, а иной раз даже перехватить какой-нибудь двугривенный.

Как же побледнел Обарецкий от радости, когда, войдя однажды вечером в так называемый «салон», увидел свою прекрасную незнакомку в кругу подруг хозяйки! Он говорил с нею и просто до неприличия не помнил себя от восторга… Возвращаясь в тот вечер домой, он хотел остаться один, — не мечтать, не думать, только всей душой быть с нею, чтобы вся она стояла перед его взором, чтобы в ушах звучал ее голос, чтобы думать как она думает, сомкнуть веки — и пусть плывут под ними образы, рвущиеся из его сердца. Он помнил ее удивительные бездонные глаза, мрачные и ласковые, кроткие и полные тайных дум. Он испытывал чувство радости и покоя, как путник, в знойный день после трудного пути достигший чистого источника, укрытого в тени сосен на горной высоте.

К ней относились с уважением, ее словам придавали особое значение. Представляя Обарецкого гостье, «Вихрь» торжественно произнес:

— Обарецкий, рефлектирующий мечтатель, отчаянный лентяй, а впрочем — наша будущая слава; панна Станислава Бозовская, наша «дарвинистка»…

«Отчаянный лентяй» узнал о «дарвинистке» пока немного: она кончила гимназию, давала уроки, собиралась ехать в Цюрих или Париж учиться медицине; за душой у нее не было ни гроша.

С тех пор они часто встречались в «салоне». Панна Станислава приносила под салопом фунт сахару, холодную котлету в бумаге, несколько булочек. Обарецкий ничего не приносил, поскольку у него ничего не было, он пожирал булки и пожирал глазами «дарвинистку». Как-то раз, провожая домой предмет своей любви, он сделал ей предложение. В ответ она чистосердечно рассмеялась и попрощалась с ним, дружески пожав ему руку. И все. Вскоре после этого она исчезла, уехала в Подолию домашней учительницей в какой-то помещичий дом.

И вот теперь он встретил ее в этом глухом углу, в этой деревне, затерявшейся в лесах, в которой живут одни мужики, где нет помещичьей усадьбы, где нет ни живой души… Она одна жила в этой пустыне. А теперь умирает… забытая…