Непреклонные

— Мне не нужен был этот ребёнок совершенно. Теперь я прихожу в ужас и ненавижу сама себя за такие мысли, а тогда… Помеха в жизни, в учёбе… Во всём! Я призналась маме. Она вызвала тётю. А у той свои проблемы. Муж, отец восьмерых детей, в один прекрасный день взял и ушёл. «Извини, Натаха, но сил моих больше нет!» И пропал в неизвестном направлении. Хорошо, что хоть квартиру им оставил. Я бы с ума сошла, а кокочка… Вот железный человек! Примчалась в Питер, начала искать Шестакова. И ведь поймала на квартире приятеля! Стала стыдить, говорить о будущем ребёнке. Но Пашка ответил: «Я не уверен, что это МОЙ ребёнок…» И ведь, глист в скафандре, прав оказался! Шестаков был худощавый, высокий, кареглазый. Волосы — тёмный шатен. В фирме его ценили — очень уж ловко он окна мыл, мог в любую щёлку пролезть. А я родила младенца весом в четыре с половиной килограмма. Розовый, голубоглазый, кровь с молоком! Настоящий уралец, как говорили акушерки. Я ведь под Екатеринбургом рожала, по тётиной протекции. Сам главврач забегал, справлялся, как дела. Но это было потом, но прежде я пережила самые кошмарные дни в моей жизни…

Мила сбила пепел, крепко обняла меня и положила душистую, небрежно-элегантно убранную голову на моё плечо. Серьги в её ушах тихо забрякали, потаённо засветилось колье на груди.

— Я ревела, не переставая. Просила кокочку опять отправить меня к бабке, но та упёрлась рогом. «Ни за что! Знахарка та померла, да и я больше не желаю душегубствовать. Если дитя не от «чёрного», выращу его, как мать родная. Я знала, что чёрных у меня не было, поклялась. Мама в слёзы: «Наташа, перестань, тебе своих девать некуда! Хватит юродствовать, в самом деле. Никто не мешает решить вопрос, как обычно. Мы с Виталием работаем, мила учится, а куда ребёнка девать?» Отец так переживал, что попал в жуткую аварию. Поехал в Университет по служебным делам на своей «Волге», а из-за троллейбуса мальчишка на дорогу выскочил. Дело было зимой, кругом темнота и мороз. Папа только и смог, что врезаться в фонарный столб. Как я ревела, потому что могла бы сидеть рядом с ним и убиться насмерть! Ведь второй удар нанесла человеку, который даже голоса на меня не повысил ни разу! Мальчишка, гадёныш, ни царапины не получил, хотя сам во всём был виноват. И мне сделалось всё равно. Не до аборта было, только аудитории и больницы. Честно говоря, я надеялась на выкидыш. А кокочка предупредила: «Если вытравишь дитя, прокляну тебя! Он хочет жить и будет жить, некогда вам — везите ко мне в деревню, любая старушка присмотрит. Девятый забегает — ну и что? Можешь и родить на Урале, чтобы дома не позориться». Тетя тогда не знала, что и сама ещё родит. Ей сорок второй год шёл в ту пору. А в сорок три, уже от второго мужа, завела Мишеньку. Я академический отпуск брать не стала. Молока после потрясений не было совсем, и потому Денисёнок во мне особой нужды не испытывал. Только перед школой и забрала его с Урала, до сих пор скороговоркой и на «о» говорит. Моих папу с мамой сын плохо знает, а кокочку свою просто обожает. До сих пор вспоминает, как было весело в деревне. Тайга, река, шум и гам во дворе. Все продукты свои…

Мила осеклась, прислушалась, но телефон не звонил. Она вдруг вскочила, будучи уже не в силах ждать, сама направилась к телефону. И в ту же самую секунду грянул междугородний звонок. Я увидела, как вспыхнули радостью и без того смешливые Милкины глаза. Как она сразу помолодела и подобрела, будто не двадцать семь лет ей исполнилось сегодня, а семнадцать.

Я выключила магнитолу, прервав романс Галины Хомчик «У меня пересыхают губы от одной лишь мысли о тебе», и сразу стало тихо-тихо.

— Да! — звонко отозвалась именинница.

А я подумала, что на Урале уже поздний вечер, раз в Москве восемь часов. Здорово же забегалась Наталья Лазаревна, если столько времени не могла поздравить крестницу-племянницу! Но она — занятой человек, мила говорила, заведующая баней. А сегодня суббота, и все моются, как заведено на Руси.

— Да, мама! — удивлённо сказала Мила, изменившись в лице.

Из моих пальцев выскочила сигарета и прожгла салфетку. Остальные перестали шептаться и тоже уставились на виновницу торжества.

— Подожди, я не понимаю… — начала Мила и осеклась.

А потом замолчала, только зрачки её расширялись; в конце концов, мне показалось, что Мила смотрит двумя чёрными холодными дырками.

Дети, прибежавшие из другой комнаты, хотели что-то сказать, но вовремя всё поняли и застыли с разинутыми ртами на пороге. В руках Денис держал свою любимую книгу о мальчике-волшебнике Гарри Поттере. Наверное, он сам хотел быть волшебником и помогать своей маме. Но мы жили не в сказке, и Людмиле Оленниковой никто не смог бы помочь.

Мы все сидели и молчали, ожидая, когда закончится разговор. Вернее, говорила Светлана Лазаревна, а Людмила слушала, и лицо её каменело. Потом она подняла руку, блеснув ногтями с поперечной серебристой полосочкой, и вытерла заструившиеся по щекам слёзы.

— Что случилось, интересно? — прошептала женщина-калач.

Кажется, её звали Надюшей, и работала она в клинике операционной сестрой.