Непрерывность

Т е р е х о в. Нет-нет, чего там… нам это ни к чему… сладкое… Мы, мужики, больше, как говорится, по горькому. Как ваш-то, употребляет?

З и н а и д а. Вы о чем? Я, извините, не поняла.

Т е р е х о в (характерным жестом щелкнув себя по горлу). Ну, это самое!

З и н а и д а. Выпивать? Кирилл?!

Т е р е х о в. А что? Нашему брату это полезно. Проверено, мамаша, в боевых условиях. Как говорится, ворошиловские сто грамм, а когда есть, так и больше не во вред… (Как всегда, разговоры не мешают Терехову делать дело. Вот и теперь он, закончив, любуется работой.) Порядок! Могут ваши пацаны обучаться географии!

З и н а и д а (заговорщически). А вы хотите выпить? Если хотите, я принесу, у меня есть.

Т е р е х о в. Ну да?

З и н а и д а. Честное слово! (Кивает на окно.) Они не знают. Я сейчас… (Уходит.)

Б е л о к о н ь  и  Н и н а  по-прежнему сидят у стола. Нина вновь принялась массировать ноги.

Б е л о к о н ь. Как же вы… кто же вам разрешил, если у вас такое, на фронт?

Н и н а. Разрешили.

Б е л о к о н ь. Но почему, зачем? Без вас…

Н и н а (перебивает, зло). Без нас теперь ничего не обойдется, ясно вам? Мы теперь, мы!.. А если надо, так без вас!

Б е л о к о н ь. Вы ведь еще девочка, почти ребенок. Почему вы так озлоблены?

Н и н а. А вы зато… (Не находит слова.) А вы знаете, что такое ранение обоих бедер, осложненное газовой гангреной? Что такое, когда тебе предлагают двустороннюю ампутацию как крайнюю меру для сохранения жизни? Знаете?

Б е л о к о н ь. Нет… не знаю… Я ненавижу войну… Она в человеке все сжигает… Когда-то я поклялся, что ни при каких обстоятельствах не возьму больше в руки оружие… Чего бы это мне ни стоило.

Н и н а. Слова! Легко сказать — чего бы ни стоило!

Б е л о к о н ь. Нелегко… В восемнадцатом году в Екатеринодаре мы попали к Деникину, и меня… приговорили к расстрелу… за отказ… То, что я сижу здесь, разговариваю, — чудо… Благодаря Симе… Да. Так что поймите меня правильно, мое любопытство не праздное. Как-никак, я ведь учу таких, как вы, мне важно…

Н и н а (перебивает). Интересно, чему вы могли их научить?

Б е л о к о н ь. Научил — не знаю, а учил… Мне кажется, я кое-что понимаю в вас. В вас конкретно, в своих учениках, в Тане своей… В сущности, все вы одно поколение, и это поколение близко нашему при всей видимой разности. Мы похожи, и вы, и мы… Трагические поколения России… Время растворило нас в слове «необходимость». У моего поколения это проявилось в самоотрицании, у вашего — в самоутверждении.

Н и н а. Ну, если это, по-вашему, трагедия, что же тогда счастье?

Б е л о к о н ь. Самовыражение. Возможность выразить себя полностью.

Н и н а. Как странно… Со мной никто так никогда не разговаривал…

В классе  Т е р е х о в  подтесал оконную раму, и теперь шпингалет свободно входит в гнездо. Появляется  З и н а и д а  с сумкой.

З и н а и д а. А вот и я! Долго?

Т е р е х о в. Да ничего. Я тут покуда окошко наладил. Спокойно теперь и малой замкнет-отомкнет, если надо.

З и н а и д а. Отлично! Идите сюда. Глядите, что я принесла. Боялась, что Сима войдет, увидит, так что уж что успела… (Говоря все это, Зинаида выставила из сумки на учительский стол два стакана, химическую колбу с притертой пробкой, два соленых огурца и кусок хлеба.)

Т е р е х о в. Я, мамаша, в чужом добре не спорщик, что поставят, то и пью. Верно?

З и н а и д а. Конечно, верно, голубчик!

Т е р е х о в (разливает). Стало быть, муж у вас не употребляет, а вы пользуете?

З и н а и д а. Иногда. Снимает нервное напряжение.

Т е р е х о в. А они, значит, не одобряют?.. (Нюхает.) Это что же, спирт?

З и н а и д а. Да. Чистый. А что, вам, может быть, нужна вода разбавить? Или некоторые еще запивают.

Т е р е х о в. Порядок, мамаша! Мы, как говорится, привычные. Поехали, что ли? За победу!

З и н а и д а. За победу!

Т е р е х о в. Как у нас старший политрук говорит: «Проучим гитлеровских шарлатанов!»

З и н а и д а. Проучим!

Пьют.

Т е р е х о в. Ух ты, едрена корень! Забирает зелье!