Непридуманные истории, или Монастырские встречи — 2

Так получилось, что до двадцати семи лет я не был в армии: действовала отсрочка от призыва для специалистов из сельской местности. Но началась финская война, и отсрочку сняли. Я был сильным физически, крепким и ловким, к трудностям тоже привык и службы не боялся. Мне только было очень жаль оставлять мою Галинку и детишек. На попечении Гали оставались не только наши малыши, но и мои стареющие родители и младший брат Витя. Подросшая Аня выучилась и уехала к любимой сестричке Лизе, которая работала старшим агрономом и была уважаемым человеком.

Уже призваны и отправлены в армию были молодые мужчины — учителя школы, где я директорствовал. Очередь была за мной. Меня зачислили в воинскую часть № 418, скомандовали считать себя призванным в армию и не выезжать из района. Я начал готовить школу к передаче другому директору. Начальник НКВД по-дружески сообщил, что служить я буду «у столбиков», это означало пограничные войска. Но велика наша граница! Где?

И вот однажды после рабочего дня в школе я получил повестку из РВК: явиться 15 января 1940 года к девяти утра в военкомат для отправки в воинскую часть. Зашёл на две-три минуты попрощаться к своему любимому учителю Андрею Панкратовичу и — домой. Неожиданной повестка не была, но слёз пролилось немало. Плакала мама, покашливал отец, а уж Галинка моя вся уреве- лась, еле успокоил.

Сборы были недолгими: в один нагрудный карман — военный билет и повестку, в другой, поближе к сердцу, — фотографии жены, детишек, родителей, образок моего любимого святого Николая Чудотворца. В дорожный мешок — полотенце, кусочек мыла и хлеба на два-три дня. К шести утра подъехала подвода, и я простился с моими милыми родными людьми. Запомнился образ любимой плачущей Галинки, которая повисла у меня на шее и никак не хотела разжимать своих объятий. И потом долго бежала за подводой, глядя, как увозят от неё любимого мужа и отца её детей, может быть, навсегда.

Мне было очень жаль её, и я, как мужчина, старался утешить и успокоить жену, хотя расставание было тяжёлым и для меня. «А что делать?! Пришла пора тебе, Иван, крестьянский сын, Родину защищать!» — сказал я себе, и на душе стало гораздо легче. Надо, значит, надо! Кто ещё отстоит наших жён, детишек, родителей, как не мы сами?! На то мы и мужчины.

Среди призывников оказалось много друзей и знакомых. Обработали нас в санпропускнике и — в эшелон. Из призывников Пермской и Свердловской областей был сформирован целый батальон. Подцепили паровоз с западной стороны вагонов, это означало, что едем мы на запад. Поезд тронулся через час от станции Верещагино. Помахали мы руками родимой сторонушке и... на нары. В вагоне было тепло, посередине — печка-буржуйка. Везли нас быстро: везде давали «зелёную улицу».

На крупных станциях эшелон останавливался, и нас кормили. Так что обедом мы отметили Киров, Москву, Минск, и, наконец, Белосток — Уланские казармы. Обед в столовой полка оказался изрядно питательным и вкусным: борщ, гречневая каша с мясом, чай, хлеб без нормы. На стене плакат: «Береги хлеб — богатство народа».

Санпропускник. Остригли нас машинкой, и мы стали все похожи друг на друга. Выдали каждому вещмешок, бельё, брюки, гимнастёрку, шинель, полотенце, два подворотничка, мыльницу с мылом, щётку и зубной порошок. Ещё вручили матрасную наволочку, серое добротное одеяло, две подушечные наволочки, а главное — буденовку и пару рукавиц с указательным пальцем. Мы радовались как мальчишки и примеряли на свои бритые головы буденовки.

Почему-то все боялись, что выдадут ботинки с обмотками. И были очень довольны, когда каждому вручили кирзовые сапоги и пару фланелевых портянок! Оделись мы — и друг друга не узнали! Все оказались одинаковыми как братья-близнецы! Имели только каждый свою личную фотографию. Домашние вещи было предложено упаковать, написать адрес для отсылки домой.

Затем последовала тщательная медицинская комиссия, а после неё — собеседование с командованием полка. Со мной разговаривали комиссар полка и батальонный комиссар Шумаков. Отбирали из нас кого в школу младших командиров, кого в танкисты, кого в артиллеристы, кого в роты пулемётчиков станковых пулемётов, кого в пехоту (в стрелки). Меня зачислили в четвёртую стрелковую роту второго батальона.

Ночью повезли нас в Супросль, что в двенадцати километрах от Белостока. Раньше в Супросле был огромный женский монастырь. При наступлении немцев на Польшу во время Первой мировой войны и при освобождении Западной Белоруссии от польских панов монастырь был разрушен, и монахини искали приют кто где. Прямо в монашеском корпусе были оборудованы для нашей роты двухэтажные нары. В роте было двести человек, а обогревалось всё помещение одной печкой. В заготовке дров помогала моя землячка — пермская пила «Дружба». Землячка была хороша, да вот сосны на корню оказались совсем сырые. Так что проблема с обогревом стояла нешуточная.