Я схватил со скамейки лежащую на ней санитарную сумку и бросился бегом на переправу. А в голове билась мысль: «Вот и снова нашел на свою голову погибель». Из тех, кого направляли на переправу, мало кто оставался в живых. Этот приказ означал верную смерть, в лучшем случае – ранение. По этому приказу я должен был в течение шести часов находиться на переправе через Волгу, под рев штурмующих переправу вражеских самолетов оказывая медицинскую помощь раненым. В голове билась мысль: «Вот и конец всей моей жизни». Я прибыл на переправу как раз во время начавшейся бомбежки. Увидев глубокую воронку, образовавшуюся от ранее сброшенной с немецкого самолета бомбы, я нырнул в нее, как в омут, накрыл голову санитарной сумкой, моля Бога только об одном, чтобы он спас мне жизнь, и я надеялся на солдатскую мудрость, гласившую, что бомба в одно и то же место два раза подряд не падает. Немецкие самолеты через каждые пятнадцать минут утюжили переправу бомбами. От непрерывных взрывов я оглох, взрывной волной меня наполовину засыпало землей. Поэтому об оказании помощи раненым речь не шла вообще, помощь надо было оказывать мне, так как я превратился в живой труп, а вокруг меня бушевал ад, состоящий из земли, перемешанной с человеческой кровью и мясом. Сколько я пролежал в этой воронке, я не знаю, так как часы мои остановились, но по появившимся звездам на небе я понял, что обозначенное мне по приказу время нахождения на переправе истекло, и я могу возвращаться к себе в медсанбат. Я был жив, и это было самое главное. Полуоглохший, грязный, я выполз из своего укрытия и медленно побрел на ватных ногах в расположение нашего медико-санитарного батальона. Первый, кого я встретил, был командир. Подойдя к нему поближе, я дрожащим от только что пережитой смертельной опасности голосом отрапортовал: «Товарищ подполковник, старший лейтенант Рябов с переправы прибыл». Внимательно осмотрев меня со всех сторон, командир, видимо, остался доволен моим видом, он улыбнулся мне в свои щетинистые черные усики и насмешливо спросил:
– Будешь еще Тамарку трогать?
– Никак нет, товарищ подполковник, – ответил я.
– Ну, хорошо, – милостиво кивнул он мне, – ступай и приводи себя в порядок.
– Слушаюсь, товарищ подполковник, – произнес я уже более твердым голосом.
Отойдя от командира на несколько метров, я увидел Тамару, которая пришла меня встречать. Она стояла, как статуя, бледная, а увидев меня живым, заплакала и бросилась, рыдая мне навстречу. Я не знаю, откуда у меня взялись силы, но я бросился бежать от нее в противоположную сторону. Я так быстро в своей жизни до этого момента никогда не бегал. Я бежал от своей смерти, бежал с такой скоростью, на которую раньше никогда не был способен, и только перепрыгнув противотанковый ров, я услышал раскатистый гортанный смех моего командира. Он стоял на пригорке и хохотал надо мной, хохотал до слез. Я понял, что победил смерть и что больше мне ничего не угрожает, а через две недели я получил орден Боевого Красного Знамени. В приказе, подписанном товарищем Сталиным, говорилось: «Наградить старшего лейтенанта медицинской службы А.Л. Рябова орденом Красного Знамени за исключительное мужество и героизм, проявленные в боях под Сталинградом». Подполковник Пруидзе, вручая мне награду, сказал, улыбаясь: «Я Вас поздравляю, боевой орден нашел своего героя, – и добавил, – я Вами, старший лейтенант, доволен. Вы мне – Тамару, а я Вам – орден. И то, и другое имеет одинаковую ценность, значит мы с Вами в полном расчете».
И так день за днем, рассказ за рассказом, знакомил меня Аркадий Львович с некоторыми подробностями его жизни. Но это все касалось его прошлого. Мне захотелось у него выяснить, о чем он думает сейчас, а главное, к чему стремится сегодня, и я как-то при первом удобном случае за рюмкой задал ему свой коварный вопрос:
– Аркадий Львович, Вы все время в своих воспоминаниях живете прошлым, ведь война давно окончилась, а сейчас уже мирное время, что Вас волнует, тревожит? Как Вы смотрите на нашу настоящую жизнь?
Аркадий Львович снисходительно посмотрел на меня:
– Знаете, шеф, в нашей мирной жизни нет ничего нового под этим солнцем. Земля как вертелась, так и вертится. Вокруг обычная житейская суета. Я от нее никогда не отклоняюсь. Я ее не избегаю, а наоборот, стараюсь в нее окунуться и живу в ней сегодня полнокровной жизнью. У меня есть одно постоянное желание – наслаждаться этой жизнью и взять от нее все, что можно. В этом и состоит смысл моей жизни.
– Аркадий Львович, а из чего состоит это «все, что можно»?
Выпив очередную рюмку, он посмотрел на меня, как мудрый учитель на ученика-недотепу.