Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма

роялисты… заблуждались относительно факта своего совместного господства. Они не понимали, что, если каждая из их фракций, взятая отдельно, была роялистской, то продукт их химического соединения необходимо должен был быть республиканским… <…> И вот мы видим, что эти роялисты, вначале еще верившие в немедленную реставрацию, потом с пеной у рта, с проклятиями сохранявшие республиканскую форму, признают, наконец, что могут ужиться только в республике, и откладывают реставрацию на неопределенное время [die Restauration aufs Unbestimmte vertagen]. Наслаждение совместным господством [der Genuß der vereinigten Herrschaft] само по себе усиливало каждую из обеих фракций и делало ее еще менее способной и склонной подчиниться другой, т. е. реставрировать монархию²⁵.

Маркс описывает конкретный пример извращенной либидинальной экономики: есть Цель (реставрация монархии), которую члены группы считают своей истинной целью, но от которой по тактическим соображениям они вынуждены публично отрекаться, однако наслаждение им доставляют не те разнообразные способы непристойного высмеивания идеологии, которой им приходится публично следовать (гневные выпады и ругательства в адрес республиканизма), а перенос на неопределенный срок реализации их официальной Цели (позволяющий им совместно господствовать). Представьте себе следующий сценарий из частной сферы: мужчина несчастливо женат и все время насмехается над женой, заявляя о своем намерении уйти от нее к любовнице, которую он действительно любит. Хотя ему доставляют некоторое удовольствие выпады против жены, подпитывает его иное наслаждение, вызываемое откладыванием ухода от жены к любовнице. И если вернуться к сфере политики, то разве американские республиканцы в годы администрации Рональда Рейгана не напоминали «Партию порядка»? Их орлеанистами были увлеченные новыми технологиями либеральные капиталисты, а их легитимистами – антиноменклатурные популисты (позже переродившиеся в «движение чаепития»). Они ненавидели друг друга, но знали, что смогут управлять страной только вместе, поэтому и те и другие без конца откладывали меры, казавшиеся им действительно важными (например, запрет абортов). Такова формула современной цинической политики: ее настоящие жертвы обмана – сами циники, не осознающие, что их правда кроется в том, что они высмеивают, а не в их тайных убеждениях. Таким образом, цинизм есть извращенная позиция: она переносит на других (нециничных простаков) свою раздвоенность. Вот почему, как отмечал Фрейд, извращенные действия – это не открытая демонстрация подсознательного, а его величайшее искажение.

Есть кое-что очень примечательное в Генри Киссинджере, ярком образце циничного Realpolitiker, а именно то, как сильно он ошибался во всех своих предсказаниях. Когда Запад узнал новости об антигорбачевском августовском путче 1991 года, Киссинджер немедленно принял новый режим (позорно рухнувший через три дня) как данность. Словом, когда социалистические режимы уже были живыми трупами, он рассчитывал заключать с ними долгосрочные соглашения. Этот пример отлично демонстрирует ограниченность цинизма: циники – это лакановские les non-dupes qui errent («те, кого не оставили в дураках, заблуждаются»[9]); они не замечают символической эффективности иллюзий, того, как иллюзии регулируют деятельность, порождающую социальную реальность. Цинизм стоит на позиции мудрости; хрестоматийный циник в беседе с глазу на глаз говорит вам заговорщицким тоном: «Но разве вы не понимаете, что все дело в деньгах/власти/сексе, что все высокие принципы и ценности – это лишь пустые слова, которые ничего не стоят?» В этом смысле философы, в сущности, верят во власть идей, они считают, что идеи правят миром, и циники вполне справедливо обвиняют их в этом грехе. Однако чего в своей наивности не видят циники, так это наивности их циничной мудрости. Настоящими реалистами являются философы: они прекрасно понимают, что циническая позиция неприемлема и неустойчива и что циники фактически следуют тому принципу, который они сами публично высмеивают. Сталин уж точно был циником, но именно поэтому он искренне верил в коммунизм.